забивал дым от бурого угля
один!..
Но к душистым гераням в заплаканных окнах
можайских,
где на светлой заутрене стаи грачиные близ
куполков, —
всё-то жидкая грязь по дорогам, и виды
поистине райских
светлых рощ, косогоров, ручьёв,
дальних розовых гор облаков…
Тут особенно, по-стариковски, по-детски,
уютно и грустно,
если в комнатах низких темнеет от туч,
находящих с полей,
иль закат посылает на стену небрежно-
искусный
золотистый, дрожащий рисунок
маячащих в окнах ветвей.
К Иоакиму с Анной в Можайске мой путь
постоянный.
он не лучше ничем обретённых другими путей:
для меня открывалось магическим именем
«Анна»
прежде много на свете заветных и тайных
дверей…
С грязной площади, в летние будни всегда
многолюдной,
мимо детских колясок с рассадою,
не удержавшись, пройдя,
я ступаю во дворик, что плиткою выложен
пёстро и чудно,
и на бежевой плитке стремительно сохнут
слезинки дождя.
Этот воздух хранит отражения всех,
в нём бывавших…
я не стану оглядывать росписи сводов
и в купол глаза подымать,
я из тех, молчаливых, стеснённых
и не целовавших
ни икон и ни рук… Да и вряд ли смогу целовать.
Но откликнется сердце всей музыке хора
согласной,
и расправится дух мой смятенный,
послужит во имя Твоё.
Ту, с косой в крупных звеньях
на блузке поблёклой атласной —
сероглазую девочку будут крестить…
уж не Анна ли имя её?
И не Анна ли та, что все руки себе исколола
на телеге в лесу от ударов тяжёлых ветвей?
помоги же им всем, милосердный
Можайский Никола,
ты ведь держишь игрушечный сей городок
в кипарисной ладони своей!
И в Твоём