вспомнила Толю. Он был как знаменье
судьбы.
Я с ним и сугубо приятельски не целовалась.
Ох, вспомнился мне незабвенный дружок мой
Толян,
уткнувшийся в шпалу своей полудетской
мордахой.
В грязи – да не грязен. Был не уркаган,
не буян…
кого-то в сельпо отрядили за белой рубахой.
Жердинский, Жердинский…
Прости меня, подлую, за…
за то, что над мёртвым тобою мелю, как Емеля.
От долгого рёва бумагу не видят глаза.
Я мажу их вытяжкой из уссурийского хмеля.
А было, бывало! мы шли болота́ми в тайгу,
да всё почему-то подчёркнуто ходко и рьяно,
но он завернул к неизвестному в травах цветку
и с ним познакомил меня, помню жест:
«Валерьяна!»
Всё Толя. Моторки, саранки, кета, черемша,
кедровые шишки… а такта при бездне уменья!
На галечной отмели жду у костра не дыша
его, острогою лучащего ночью тайменя.
И помню – в котельной. И помню —
пожары тушил
в тайге – вертолётом, в какой-то команде
мобильной.
Был мой одноклассник. На срочной во флоте
служил.
Лесной человек. А на улице жил Лесопильной.
Пуст Дальний Восток. Фотографий его не брала.
Не встретимся боле – ну разве что
по воскресеньи…
Теперь понимаю, как сильно Дерсу Узала
всей горестной нежностью помнил
Владимир Арсеньев…
Когда распрямлюсь, я не там буду, Толя,
где ты,
а там, где ухлопаны лучшие годы и силы.
Увижу лесничества, храмы Можайска,
лесные посты
да братские в сильноподзолистых почвах
могилы.
Черничные тучи, картошку и жилистых коз,
с неловкой поспешностью мне уступавших
тропинки,
и будто всё тот же опять паучишка пронёс,
как беженец, грядами, марлевый узел
на спинке.
2.
Не восхи́ти меня в половине дней моих.
Пс. 101
Я думаю, что, разумеется, я не дождусь,
когда небеса, как в сто первом псалме,
обветшают, как риза,
но запах точёных из дерева ялтинских бус
душистей