можжевельник, жимолость,
да сфагновые мхи,
хрустальный ли Терскол там, на цепях, высоко,
иль море у Дюрсо – с губ рвутся пузырьки!..
Владивостокский ветр – как флаги
трепетали! —
и кладбище морское, и камень, и пустырь,
и оренбургский хлеб, и влагу Ханисцхали,
и в вологодских землях озёрный монастырь…
Любимая моя всей правдой и всей силой,
вспомянешь не сейчас – когда-нибудь потом, —
я с самых малых лет тебя везде носила,
чтоб стала вся земля тебе как отчий дом.
Тебя мне не дано загородить от горя.
возьми на память горсть моих любимых слов:
«Домой пришёл моряк, домой пришёл он
с моря»
И, доченька, «охотник пришёл домой
с холмов».3
ШАЛИКОВО, 1989
Утром жаркое солнце пред тёмной стеною
еловой,
и у дуба просвечен весь купол
тончайших, салатных листков,
и опять в нашем небе, сияющем
сине-лиловом,
воздвигаются пышные горы искристых,
как снег облаков…
Сильно парит к полудню; слышней, глянцевитее
гряды;
и блистающий дождь неожиданно сыпет
сквозь солнце на сад,
на сараи, на вербу, на прелый штакетник
ограды;
и так остро-алмазно травинки и щепки и ветки
горят.
Эти дни за работой в саду, во дворе, в огороде,
по дому,
чаепитья за круглым столом на веранде
и прелесть прогулок лесных,
наблюденье заката из сетки гамачной —
и пёстрое по золотому,
и зелёное с палевым небо в просветах чащоб
смоляных…
А в шатрах чёрных елей ночуют какие-то
птицы.
Мне всегда представлялись такие шатры
превосходней всего:
на согретой и скользкой настилке из игл
приютиться,
и не знать ничего, кроме леса и тонкого сна
своего.
Прошлый год мы ходили в Денисьево лесом,