тотчас построжал Семен, – ты знаешь, сколько их на Чехова?
– На Чехова?
– Ну да, на улице Чехова, 37, на бирже труда. Сколько их там ошивается?
– Кого? – опять не понял Костька.
– Да Макаровых твоих.
Тот ничего не понимал. Хотя смутно и страшно надвигалось на него что-то зловещее. Оно, оказывается, все время жило рядом, только не касалось его, Костьки. Он вспомнил и начал трудно осознавать фразу, не раз им слышанную из уст Оксаны и ее матери: «Эти твои Сиговы». Он пропускал ее мимо ушей, как новобранец не вздрогнул бы от первого просвиста случайной пули, еще не зная, что это пуля и что она смертельна. А теперь он словно бы услышал тончайшие нюансы ее произношения: «Эти твои Сиговы». И ему, Костьке, предстояло прийти в дом Оксаны и сказать ей и матери новость о Мишке!..
– Да как же я скажу!.. – то ли произнес, то ли про себя воскликнул он.
– Зачем тебе-то говорить? Не грузись этим, сын, – далеко-далеко услышал он голос отца. – Я сам скажу Михаилу.
Невидяще вышел он из зала и невидяще машинально побрел в мансарду деда. Как будто там еще была ему какая-то защита.
А Сигов, когда внизу стихло, задремал.
Проснулся он, когда вошел Костька, весь бледный, словно бы не в себе. Расслабил галстук и улегся – руки за голову. Задремавший было Сигов попытался подвинуться – да куда!… От тесноты ли и неудобства, от нависших ли над ним портретов или от похмелья стало у Сигова муторно на душе. Опять заговорило в нем чье-то чужое недовольство. Он, Семен, внизу на двуспальной кровати, а его вот… Ни встань, ни повернись. «Тебе, Николаич, с матерью отдельно-то удобнее будет», – передразнил сына. Какой я ему, в самом деле, Николаич! Взял моду. Бизнесмен на готовенькое.
Но Семена рядом не было. Да и вряд ли он сказал бы это Семену. А Костька лежал рядом, лежал широко, даже не сняв штиблеты.
– Сколько, внук, от Рюрика-то до тебя минуло? – пошевелился Сигов. – Правильно. Двадцать веков с полтиной. Четыре тебе с плюсом. Как говорил твой прадедушка – ужасть. А ты пойди в слюдяное-то оконце посмотри. Глянь на себя. И увидишь все тот же ма-аленький изъянец. Малю-юсенький такой де-факто. Думаешь, я тебе Америку открыл? Да ни вот столько! Все сильные мира про этот изъянец знают. Но приходит к ним это знание поздно. Когда они уже его заложники. Когда изъянец уже во все поры проник. И одолеть его можно только вместе с собой любимым. Нет, ты посмотри, посмотри.
Костька шевельнулся и повернул голову к деду.
– Вот вы говорите – партия успешных людей, – продолжал Сигов. – А она вам для чего?
– Ну, дед, ты даешь!
– Во-от. Это для вас не вопрос – для чего. Это для вас – семечки. Партия успешных людей, внучек, она для самой себя и есть. Они, – Сигов показал глазами вверх, на портреты, – когда начинали, тоже думали, что их партия – инструмент, а пока этим инструментом орудовали, присмотрелись, попривыкли, глянули в слюдяное-то оконце, а инструмент этот – прямо сказать, кол осиновый с курочком и мушечкой – это сами их руки и есть. И голова. И все они