банда Леньки и их прекрасная идея налетов, и все крутилось во сне: и примусы, и камин, и даже его любимое кресло с люстрой уходило в пляс. Он что-то шептал сейчас, примусник, а что, уже не помнил.
Все должно было измениться отныне. И с угасшим днем унеслись и последние сомнения прежней жизни. На улице начинал брюзжать рассвет нового дня. Он открывал ставни в окна новой жизни.
4. Проклятие мертвецов
– Ленька! На этих ты далеко не протянешь! – скрежетал на ухо Дед, косясь в сторону спавших по углам Басса, Варшаву и Гаврикова. – Я тебе вот что лично скажу.
Ленька бережно отжал марлю в тазу и наложил на лоб Пафнутия уксусную повязку.
Закурил.
– Ой! – И Пафнутий схватился за голову – та трещала с похмелья. – Проклятной дым. Травите себя и остальных не бережете.
Пантелкин смиренно затушил о фаянцевое блюдце и дальше прикладывал компресс.
– Сегодня придут ко мне на малину блатаки, помани, да они пойдут за тобой. Зуб даю, свой последний! – И Дед захихикал, отвалившись назад, прикрыв смущенно рот руками.
– Ты скажи мне, Дед, где зубы потерял? – спросил его Ленька.
– Эх, эх, давнишний сказ, сыночек. Я ж до малинок в Литовском замке чалился. Еще при царе-батюшке дослужился до смотрителя ажна Лютеранского кладбища. Был на хорошем счету. Входил, так сказать, всем в доверие. Хорошо я знал конторщиков еврейского погоста – Вербу и Аникишкина. Друзьями были. Не одна с ними бутылка марочного была распита. Вот как-то раз, во время изливаний у зеленого змия, просил я взаймы, да попутался. Аникишкин предложил свойски похоронки оформлять, мол, подслеповатых, убитых горем родственничков облапошивать. То ли с их молчаливого согласия, то ли наглые мы, страх продули. На корешках квитанций да в книгах домовых числить их в качестве младенцев начали. Так и сработали. А денежки брали по полной. Тогда дитятю схоронить было дешевше, чем старика. Разница по карманам расход имела. Зажили в сласть. Так прибыльно у нас в неделю выходило свыше 5 тысяч прежними денежками. Позже в бухгалтерии сидел один крючкотвор Удовенко. Поперек горла я ему был с самого начала. – И Пафнутий провел указательным пальцем под кадыком.
– Старый ты такой у меня, Пафнутий.
– Ты старого Деда послушай. Да не перебивай.
«Ну, началось…» – про себя думал Басс, притворствуясь спящим.
– Копал под меня он, что ли, с самого начала… этот товарищ Удовенко. «Шоб удовился!» – постоянно я ему вслед шептал. Он? Да на том свете уже, покойничек. Так вот, его, мол, насторожило, что на моем хозяйстве, дескать, детской больше смертности стало и общие обороты снижались. Схоронов всегда хватат. Прислал, гнида, комиссию. Так оказался я на скамеечке подсудимых. Удовенко тот на меня все грешки, и свои, перевесил. Аникишкин с Вербой туда же. Мне срок, а им, мол, условно. Я на Удовенку налетел прямо в зале суда, с кулаками, наскоро. Тут же роковые 113-ю, и 116-ю, и 156-ю впаяли. Еще пяток накинули в нагруз. А там за место моего отбытия в места не столь отдаленные в 1887-м. Вот Боженька не только