Театрализация кинематографа. Пути обновления киноязыка (на материале отечественных фильмов второй половины 1960-х–1980-х гг.)
события, а пьесы Чехова часто движутся вперед паузами, тишиной, в которой особенно ощутимо ровное, безостановочное течение жизни»[46].
Не всегда отношение к паузе позитивно (особенно в кинематографе). Понимание ее бывает различным. Паузы, драматургические лакуны часто воспринимаются как свидетельство вялости, угасания повествования, словом, как то, что мешает и чего желательно избегать, преследуя цель создания динамически разворачивающегося действия.
Нельзя забывать, что паузы сами по себе могут нести интенсивную смысловую и динамическую нагрузки. Если в обычном течении жизни человека они купируются сознанием в качестве «пустого» времени, то их использование в художественном произведении вызывает особое к ним отношение в силу существующей сценической или экранной условности. Пауза становится символом реальности, естественного течения событий. Отсюда возникает особая значимость этого элемента. Она настолько велика, что даже в случае отсутствия слов и действия зритель все равно может считывать смысловое значение эпизода.
Как отмечалось выше, из театра пауза приходит в кинематограф как средство создания особой выразительной системы. Безусловно, можно говорить и о конкуренции в этом смысле со стороны живописи. Но живопись здесь выступает в роли одного из внешних оформителей той самой паузы (например, выразительный жест), логика же, типология использования этого выразительного средства идут от искусства, имеющего ту же самую временную координату.
Визуально в картинах, исповедующих эти принципы, основным проявлением театральности являлось не только своеобразное «замирание» актеров и самого действия, но и, как это ни покажется странным, использование крупных и сверхкрупных планов (своеобразных изоляторов времени). Укрупнение фактически оказывается основным театральным приемом, выраженным в «широком жесте», в маске и т. п. Крупный план есть своего рода апелляция к этим выразительным принципам, носителям наиболее важных смыслов, проявляющихся в особом телесном «пароксизме», телесной интенсивности. Маска в театре тождественна крупному плану в кинематографе. Крупность – своеобразное «вглядывание» в персонажа.
Конечно, речь идет об особых границах, которые устанавливает то или иное действие. Можно говорить о паузе и маске в условном представлении, а можно говорить о них в рамках реалистического, психологического повествования. В последнем случае подобные знаки театра не довлеют над основным повествованием, а лишь обозначают иносказательный характер картины. Наиболее благодатными для этого являются темы, когда человек остается наедине с самим собой или встает проблема коммуникации между людьми. В этих случаях пауза позволяет напрямую говорить со зрителем. Результатом актерской игры и театральных «фикций» становится встреча зрителя со своим внутренним «Я». Экран отчасти становится продолжением его сознания или даже подсознания. Словно он, «то