на вес амбарные книги.
– Не беспокойтесь, – заверил его Буянов, – мы все это перевяжем в два пакета, чтобы руки не оттягивало. – Буянов достал моток веревки, и они с Тихомировым быстро и ловко соорудили два внушительных пакета.
– Теперь мы готовы ответить на ваши вопросы, – сказал Буянов.
– Вопросов нет, – сказал писатель. – Поживу, познакомлюсь. Вопросы будут потом. С вашего позволения, я забираю все это на квартиру.
– Забирайте, – сказал Буянов. – Тихомиров останется. У нас сейчас самая горячая пора – сев. Кое-какие проблемы надо обсудить.
Писатель забрал пакеты, а Тихомиров и Буянов остались вдвоем.
– Да, – сказал Буянов. – Несолидный все-таки писатель. Как понять? Ботинки его видел? По пятнадцать рублей. Мой младший в восьмом классе, а такие отказывается носить. Не модно! А пиджачок? Двадцать семь рублей. Витебская швейная фабрика.
– Встречают по одежке, – возразил Тихомиров, – провожают по уму.
– Не знаю, как мы его будем провожать, но ничего, кроме неприятностей, от него нам не будет, попомни мое слово.
– У тебя какие-то факты есть? – насторожился Тихомиров.
– Нет у меня фактов, – вздохнул Буянов, – но я знаю одно: если человек носит ботинки по пятнадцать рублей, это опасный человек, потому что ему плевать, что о нем подумают люди.
Вечером писатель и Тихомиров шли по деревне. Информация по деревне распространяется мгновенно, поэтому писателя рассматривали особенно пристально. Особого впечатления он не произвел. На нем был серый, по-видимому, много раз стиранный плащ и простецкая кепка. Деревенские парни были одеты несравнимо лучше: почти на каждом была импортная куртка со множеством пряжек и молний.
Было тихо и благостно. Душа, что называется, радовалась и отдыхала. И тут они услышали истошный женский крик. Женщина кричала на самых высоких нотах, казалось, этот крик никогда не прекратится. Тихомиров бросился вперед, побежал за ним и писатель. Их обогнали мальчишки на велосипедах и мопедах.
За правлением колхоза, у складов, была огромная лужа, которая просыхала только к середине лета. И здесь, по колено в грязи, стоял Пехов в светло-сером костюме, а по краю лужи металась его жена, понося его всевозможными срамными словами. Помешкав, Пехов вдруг уселся в луже, поплескал по грязи руками. Жена Пехова заплакала, мальчишки весело гоготали.
– Выходи, Иван, – попросил его Тихомиров.
– Не хочу, – сказал Пехов. – Я теперь в этой луже жить буду. Мне здесь лучше. – Пехов поднялся, нырнул головой в грязь, а потом забрался в самую середину лужи, почти по пояс, и запел:
Прощайте, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает, —
и начал медленно оседать в грязь.
Тут писатель бросился в лужу, в три прыжка добрался до Пехова.
– Пойдем!
– Куда? – спросил Пехов.
– Домой, – сказал писатель.
– Домой не пойду, – ответил Пехов.
– Тогда поедем в райцентр, – предложил писатель.
– Зачем? – спросил Пехов.
– Пива попьем, –