говорит Горошинка, – я научу тебя этой песенке. Если ты будешь её напевать, ты больше не сможешь быть злым. Это очень добрая, хорошая песенка.
Стали они слова разучивать и мелодию. Сначала у Людоеда ничего не выходило: у Горошинки голосок серебряный, чистый, ручейком журчит по камушкам, а у него, будто железом по железу… скрежет один, и только! Долго сидели, всю ночь разучивали, но распелись, наконец. И так складно поют… заслушаешься!
Вдруг Горошинка расплакалась. Горько-горько. Людоед уж и так и эдак к ней. В глаза-то заглянет, по головке погладит. Ничего понять не может.
– Я, это… обидел тебя?
Горошинка головой покачала. Сама горше того плачет.
– Думаешь, я хочу тебя съесть снова? Да я… я лучше собственные уши съем! Клянусь!
Тут Горошинка про бабушку с дедушкой ему рассказала. Наверно, потеряли её… Они такие старенькие, им очень плохо. Ни дров, ни муки нет. И печь три дня не топлена. Голодные сидят.
Жалко Людоеду с доброй девочкой расставаться, но и держать в пещере силой совесть не позволяет.
– Возвращайся домой тогда. Я тебя отпускаю, – говорит.
Снова Горошинка головой качает.
– Я дороги обратно не знаю. Ты же меня в мешке принёс.
– Не велика беда. Я тебя провожу. Если хочешь, конечно?
Обрадовалась Горошинка, запрыгала, в ладошки хлопает.
– Как здорово! А я… я приглашаю тебя к нам в гости!
Людоед ушам своим не поверил. Чтобы его кто-нибудь когда-нибудь хотя бы раз пригласил в гости?! Сроду такого не бывало. Переспрашивает:
– Меня? В гости?!
Смеётся Горошинка.
– Ты же хороший, правда? Ты никому больше плохо не сделаешь?
– Да я… я сейчас… я мигом соберусь!
Забегал Людоед по пещере из угла в угол, за что схватиться не знает. Стащил со стола скатерть-самобранку, в карман засунул. И пистолеты за пояс. Горошинка так руками и замахала.
– Нет, нет! Пистолеты не надо. И нож не надо!
Людоед спохватился, по лбу себя хлопнул.
– Это я по привычке… Я их сожгу, раз и навсегда!
Швырнул пистолеты в очаг, да прямо в огонь. И нож туда же. Раз за разом два выстрела… будто из пушки грохнуло. Горошинка уши пальчиками закрыла, а по пещере сажа с пеплом во все стороны разлетелись. Дым повалил.
– Всё. Больше они не выстрелят!
4
Ждали старик со старухой, ждали, а Горошинки всё нет и нет. Старик и в поле-то сбегал, да только зря. Насилу ноги обратно приволок.
– Охо-хо! Запропала куда-то наша внученька. Вон и солнышко уже закатилось. Как бы не заплутала где потемну?
Воротилась старуха в избу. Толкает старого в бок.
– Эй, дед? Ты чего это в темноте вечеряешь[31]? Хотя бы лампу засветил, что ли?
Поднялся старый с лежанки, принёс керосиновую лампу и фитиль поджёг. Грустные оба. Вздыхают. Так всю ночь и просидели, без сна… А Людоед с Горошинкой только-только из лесу вышли. У Людоеда на спине целый воз дров, да воз снопов с поля набрал. Тащит, даже не запыхался. Снопы – в овин, а дрова во дворе свалил. Возле дровяника