невнятно, что ее почти нельзя было понять. Почему-то только сейчас Иосифу стало интересно, а должны ли у жабы быть зубы. — Вот сожгут эти разбойники синагогу и попрут тебя отсюда, – мечтательно закатила глаза коричневая жаба, ставшая почему-то зеленой, как будто ей очень хотелось, чтобы с Иосифом случилось что-нибудь ужасное.
– Да ладно тебе! — вступился за раввина кто-то мохнатый. Вроде не заяц и не лисица. В общем, непонятно кто. — Ему Каифа такой сюрприз приготовил, что он и без твоей помощи…
И не договорил, подлец, на самом интересном месте лопнул. Как мыльный пузырь.
– А недопитое вино в погреб убрали? — вдруг спохватился кто-то, у кого никакого голоса да, впрочем, и тела тоже не было.
– А я тебе говорю, дурак, что нехорошо девочке мужское платье надевать! – продолжал спорить с кем-то рот без головы, который Иосиф услышал почему-то только сейчас. Может, он что и раньше говорил.
– И рано еще ей с Михаэлем целоваться! — подпела безголовому рту жаба, вновь ставшая коричневой. — Они в хлеву целуются, я видела.
– Что ты там видела? Ты же слепая! — встрял в разговор тот, кого здесь не было, но кто об этом не знал, кто просто всем снился.
– Совсем уже стыд потеряли! — продолжала кипятиться жаба…
Мысли раввина не просто спутались, они начали меж собой ссориться и завертелись вокруг головы облаком рассерженных ос. Иосиф давно уже забыл, какой сейчас день, что на дворе вечер и нужно хотя бы попытаться выбраться на воздух. Напоследок его гулкий пустой череп, словно это была выеденная муравьями высохшая тыква, бледно изнутри осветился.
– А ведь ты испугался его раньше, чем он сюда вошел.
Последняя трезвая мысль, как потревоженная головешка в гаснущем костре грустно вспыхнула и погасла. Теперь уже насовсем. И тогда зажегся черный свет. Пока еще нестрашный. По опыту Иосиф знал, что по-настоящему черным он станет позже, когда он горлом почувствует Ее приближение и его затошнит.
– Господи, как противно знать наперед, что случится…
Тень неуклюже влезла через окно, отряхнулась, поправила платье и встала рядом, в двух шагах от раввина, прислонившись к колонне. Иосиф мог дотянуться до нее метлой. Правда он Ее не видел. Только слышал, как Она переминается и чешется спиной о деревянную колонну. Ждет. Не Иосиф, – он уже мало, что соображал, – а, кажется, тот рот, что существовал сам по себе, громко повторил, что недавно здесь кто-то чего-то испугался, но раввин уже не понимал, что означают эти слова. Точнее, смысл каждого слова в отдельности был ему понятен, вот только в одно предложение они никак не складывались. И все тот же противный голос, который с когтями, солено пульсируя в глотке, сообщил ему, что метла стала совсем худой и ничего уже не метет. Странно, но про метлу Иосиф понял. И еще он осилил фразу, написанную на огромной ленте, обвившей его лоб, в которой говорилось про то, что давно пора купить Михаэлю новые сандалии. Обещал ведь…
– Неправильное