за его душу.
И вот на словах «помилуй мя» разверзся теремной верх, и опустился на грудь Давыду Святославичу белый голубь. В великом страхе замерли бывшие, замкнули уста певшие, но канон святой продолжал звучать, и творил истово молитву епископ Феоктист. Как только опустился голубь на грудь князю, тогда только испустил он дух свой, а птица стала невидимой, терем же наполнился благоуханием.
Поистине была кончина ангельской, и наполнились сердца людские радостью, потому что сам Господь ниспослал чудо и в руци Свои принял душу угодного ему раба.
И ещё заметили, что в то чудное мгновение стало светлым лицо епископа Феоктиста, словно бы озарённое свыше. А когда выносили усопшего, то над крестом Святого Спаса чистой слезой загорелась малая звезда.
Отпевать усопшего по его завету должно было в храме Бориса и Глеба, коий сам князь построил. И когда несли его туда, то малая звезда переместилась от Спаса и встала над крестом Борисоглебской церкви.
По чину отпел Давыда Святославича епископ Феоктист, а каменная рака всё ещё не была готова, чтобы предать тело земле.
– Солнце уже на закате, – сказал епископ. – Покроем князя в день грядущий.
– Святой отче, солнце ещё высоко, – сказал некто, вошедший в храм. – Воля Всевышнего – в нынешний день предать тело князя земле.
Подивился Феоктист солнечному лучу, упавшему с высока на лицо Давыда. Тут и сообщили, что готова усыпальная ладья. И пока хоронили князя, солнце недвижимо стояло в небе, словно бы приостановив своё движение.
Из уст в уста передавалось всё, что свершилось тогда, и ещё одно, не менее странное – вошедший в храм и сообщивший епископу, что солнце стоит высоко, был не кто иной, как бесследно исчезнувший сыновец Давыда – Игорь Ольгович. Однако после никто и нигде его более не видел.
Но и Венец, и Всеволод, и игумен Григорий, приехавшие из Киева на похороны Давыда Святославича, со всей определённостью утверждали, что видели Игоря в тот момент.
Поистине чудны дела твои, Господи!
– Где же Игорь? – спрашивали друг друга и только разводили руками. Что это? Знамение? Или и впрямь был он на похоронах и для чего-то снова скрылся?
Поскольку тех, кто точно видел в церкви святых Бориса и Глеба Игоря Ольговича, было в родове и ближних людях несравненно больше тех, кто того не видел, за поминальной трапезой оставлено было место и надлежащий столовый прибор.
И снова был момент, когда при возглашении Вечной памяти оказалось не пусто место, а чаша поминальная выпита до дна.
Феоктист мудро разрешил общее недоумение:
– Сие указует, что бесследно исчезнувший князь угоден Господу! – сказал владыка Феоктист.
И стало слово сие последним обращением к пастве, поскольку епископ в краткое время после похорон князя сам был призван к Богу.
Год тот на Руси велик внезапными смертями.
С тяжёлым сердцем возвращался Всеволод Ольгович в Киев. И не потому, что вельми скорбел об усопшем дядюшке, но потому, что сел в Чернигове на княжение младший из отцовых братьев