и вред его. Язык наш прорицает: не давши слова – крепись, а давши – держись. Многие считают, что мудрость вся в том, чтобы держаться. Ан нет, она в крепости. В оном вся сила! Скрепи и сердце, и душу свою глубокой и полезной думой, разговором с самим Богом и советом с ним. И только потом решай о Слове своём.
– Умён ты, отче. Простотой своей умён. А как быть, коли дадено слово и крестным целованием подтверждено. Нарушить – грех великий. Так?
– Так.
– А что мне делать тогда? Единственно – не нарушать!
Григорий улыбнулся широко, но сказал жестокое:
– Аль не было такого? Аль не нарушал Слова и крестного святого целования?
Мономах некстати озорно ухмыльнулся и поспешил скороговоркой:
– Грешен, грешен, отче. Каюсь! И долго ещё каяться мне, во всю жизнь. С того порою и сокрушена душа моя. Прости, отче!
– Бог простит! Тяжела твоя шапка, Мономах.
– Ох тяжела, ох тяжела шапка Мономашья, – понравилось сказанное великому князю.
Они ещё долго беседовали, а Всеволод молча слушал, думая о своём.
Григорий остался на обеденную трапезу. За столом в узком кругу Мономах ещё более воспрял душою, обласкав добрым словом Всеволода, потому и решился тот высказать наболевшее.
Великий князь выслушал, не перебивая, страстную речь. А когда замолк Всеволод, молвил с усмешкой:
– Высокое княжение не клянчат, но берут, – искоса глянул на Григория, вопрошая: «Как ты о том разумеешь, отче?» – И снова к Всеволоду: – Ярослав взял княжение по праву. И не мне разводить свару в гнезде Святославовом.
– Ярослав погубит княжество, нет у него ни сил, ни разума, чтобы оным править, – преодолев внезапный холод в груди, поспешил сказать Всеволод. – Черниговский народ и дядю Давыда терпел, считая себя Ольговыми.
– Не одни они так считали, – вовсе развеселился Мономах. – Ан по-другому вышло. А ты, сын, под чьим крылом? Под Ольговым? – замолчал, ожидая ответа.
Всеволод, и глазом не моргнув, ответил:
– Под твоим. Ты мне вместо отца.
– Так и думай по-моему, сыне. В вашем роду – ваши дела. Мои дела – по всей Руси. Хочешь ими жить – живи, но в родовые ваши дела меня не впутывай. Разбирайтесь сами. А помру я, кому жалиться пойдёшь? – засмеялся весело.
Хорошее настроение у Мономаха, доброе.
– Живи, княже, – встрял в разговор Григорий. – Помирать тебе теперича нельзя. Не время…
– А у меня и ране на то времени не было.
– Теперь паче. Кроме тебя, Русь твою некому удержать.
– Аль слаб Мстислав?
– Ой, не слаб! Но и ему не под силу ноша.
– Что же тогда делать, отче?
– Живи, великий князь, – просто ответил Григорий.
– Восьмой десяток катится. Не чужое ли заживаю?
– Своё! – определённо ответил Григорий.
А Всеволод истово попросил:
– Живи, живи долго, отец наш!
– Поживу, – пообещал Мономах.
3.
О намерении Мстислава взять себе в жены молодую новгородку