смене дней и ночей. Какие-то старые знакомые, неизвестно как прознав, что он вернулся, вдруг стали заходить на огонек. И ведь он даже не озадачивался: как, откуда, какими путями они вызнали адрес, который он не любил называть?
Хотя, скорее всего, это он сам звонил им и звал к себе, боясь остаться наедине со своими мыслями.
Потом кончились деньги. И однажды, обнаружив, что похмелиться не на что, Валерка сунул голову под ледяной душ и поймал себя на том, что не было в его жизни Лили. Так, случайная сказка, приснившийся сюжет книги.
И не было в его жизни Петербурга. Потому что он прекрасен настолько, что реальность треснет по швам, пытаясь вместить его в себя.
И успокоился. И стало ему ничего не надо – ни любви, ни душевной гармонии. Только иногда снились облака, нанизанные на шпили дворцов, и мосты, ночами ведущие в небо…
Ловить попутку на Покровском тракте, если нет изрядной доли терпения, смерти подобно. Туда-сюда курсируют частники, промышляющие частным извозом и берущие деньги за то, чтобы доставить желающих из пункта А в пункт Б. Даже с автостопщиков, которых всегда можно отличить по пропыленности и беспечному выражению лица, они пытались содрать денег. Валеркин брат когда-то дал таким меткую кличку «деньгососы». И учил тогда еще малолетнего Валерку, что автостоп – это спорт, и не жалко подарить хорошему человеку денег, при условии, что он этих денег не требует. Во всех остальных случаях брат оплаты за дорогу не признавал.
Валерка обычно топал к Грэсу и там садился на любой автобус в сторону Табаги. Ехал так далеко, как удавалось – до дач или поворота на Табагу.
Там остановить транспорт было проще: все-таки уже изрядно от города.
Оттуда он отходил еще пару километров: автостопщика должно быть видно издалека. Два километра для бешеной собаки не крюк, для Валерки не расстояние. Особенно, если с музыкой.
Без плейера он в дорогу не отправлялся. «Чижа» любил. Гребенщикова. И «Крематорий». «А у Тааааани на флэту был старинный патефон, железная кровать и телефон. И больше всех она любила Роллинг Стоунс, Дженис Джоплин, Тирекс и Дорс…»
У него порой бывало: свяжется неразрывно в сознании песня и человек. И, слыша песню, он как будто вновь встречался с этим человеком.
…Таня не любила «Дорс». Она тоже любила «Чижа».
Как нелепо они встретились!
Это было в Петербурге, как раз в то время, когда он лабал в переходе на гитаре, еще неустроенный, неопределившийся, влюбленный в Питер.
Как-то шел он по Невскому, расцвеченному грибницами зонтов. А ведь Невский – это то место, где можно встретить кого угодно: бывшего одноклассника, давно потерянного друга, новую любовь…
Шел он, как обычно, с зачехленной гитарой за плечами, промокший насквозь – зонтиков он не любил.
А навстречу шла девчонка. Беленькая, невысокая, едва ему по плечо, и улыбалась.
Они зацепились взглядами друг за друга. Но прошли мимо, разошлись на те два шага, которые отделяют случайный взгляд от встречи. И вдруг она его окликнула.
– Бриг! –