на комбинате. Я как освобождаюсь, сразу туда иду. Завтра придешь?
Никита почувствовал себя странно. Он никогда не был в центре внимания. Причем такого, когда настойчиво куда-то зовут. Он привык быть один. Один за себя и отвечать.
– А на малышню не злись, – напоследок сказал Илья, уже усаживаясь в седло велосипеда. – Игры у нас здесь такие.
Он поехал. Легыч тоже как-то быстро растворился в сумерках.
Аня-Маня последний раз пнула мелкую и пошла прочь. Мелкая гордо вскинула подбородок.
– Они все раскопали и кротика выбросили, – жестко произнесла она. – Но я думаю, помогло.
– Дождь идет, – буркнул красный.
– Пройдет. – Мелкая дернула плечом, но от влажности кофта словно приклеилась к ее телу. – Это же они не из-за него, а из-за Илюхи. Все думают, что если не ты, то он. Это не так! Если не ты, то никто!
Побрела прочь, шлепая большими сапогами. Красный тоже слился с сумерками.
Завтра все станет ясно. Всем. Но не Никите.
«Все хорошо?» – написала мама и прислала звездное небо. Никита глянул наверх. Сплошные облака. Он заходил сегодня в соцсеть – никого, народ словно растворился, словно никого и не было в этом мире, даже одноклассников.
«Сплю», – ответил Никита и отправил лежащего на боку енотика.
Влага пробила прочную ткань толстовки, мурашками пробежала по спине, родив ощущение, что на него смотрят.
Точно! Смотрят!
Никита резко повернулся. От движения родилась злоба. Да что они все тут – за дурака его держат?! Рассказали сказку и теперь ждут, что он начнет бояться, кидаться ко всем за помощью? Или быстренько соберется, вызовет такси и умотает домой?
Они именно этого и хотят! Чтобы он уехал. Пугают, а потом ждут. Не получится у них ничего. Не поедет он. Сдались ему местные психи! Хотят кротов с селедкой хоронить – пожалуйста! Мечтают клад откопать – сколько угодно! Грохнуться башкой с моста в водопад – дайте два! Он тут ни при чем. Он отдыхать приехал. Хочет бабка, чтобы он воды таскал в дождь – потаскает. Час-другой с водой – и он свободен. На комбинате местные вечером, а он будет днем. Там, говорят, есть еще одна разрушенность, чуть в стороне от общей свалки. Да и сам комбинат – дня три лазить можно.
Никита сунул руку в карман, нащупал монету. Ту самую, что незаметно отдал ему Паша. Холодная. Шершавая.
Может, его и правда за наивного держат, но он-то не такой. Пусть кто-то когда-то проклял Филиппа IV, но так то за дело! Нечего на чужое добро зариться. Прокляли эту никому не нужную дыру – и правильно сделали! Никита тут ни при чем!
Он швырнул монету в темноту. И эта темнота тут же соткалась фигурой.
Никита почувствовал, как от удивления у него отвисает челюсть, и еще в волосах шевельнулось что-то неприятно, словно они попытались подняться.
Фигура была с прилизанными волосами, с белым лицом, в длинном пиджаке. Черные брюки в сумерках делали его безногим. Правая рука медленно пошла вверх, сгибаясь в локте, пальцы сжались, подбородок уперся в кулак. Призрак как будто думал о чем-то. Но потом лениво махнул рукой, отвернулся и не спеша