на диване, перед которой стоял небольшой столик. Они сидели, обнявшись, и глядели друг другу в глаза, воркуя, как голубки весенней порой. Вдруг купец, как бы чем ужаленный, вскочил с дивана, взял лежавший на стуле свой длиннополый сюртук, вынул из него бумажник, возвратился с ним к Прасковье Максимовне и громко сказал ей:
– На, возьми, тут пять тысяч находится, пусть они твои будут, только люби меня, как любила до сей поры.
– Не надо мне твоих денег, – отвечала она.
– Ведь прежде ты брала у меня?
– Брала, когда нужно было, а теперь не надо.
– Возьми себе, на наряды пригодятся, – вручая ей пачку радужных кредиток, настаивал он.
Красавица взглянула на деньги, подумала с минутку, взяла их и положила в карман своего платья.
– А так вот что, она его за деньги любит! – отвернувшись от окна, злобно произнёс разбойник.
– Ещё бы! бабы такой народ, за деньги, что хочешь, можно устроить, – пробормотал каторжник, стараясь взглянуть в окно хоть одним глазком.
На тротуаре показался какой-то человек. Осип толкнул локтем своего атамана и сказал:
– Василий Васильевич, кто-то идёт!
– Где ты видишь?
– А вон взгляни, по тротуару шагает.
Медленно отошёл разбойник от окна и, пройдя несколько шагов, направился на другую сторону улицы и, пропустив незнакомца, вернулся снова к домику, от которого только что отошёл, но, взглянув в окно, он не видал уже в комнатах огня.
– Спать легли, ну, пусть их покоятся, утро вечера мудрёнее, – проговорил он, притворил потихоньку ставню и пошёл в обратный путь.
У постоялых дворов суетня уже улеглась, только изредка кое-где проходили запоздалые постояльцы. У ворот дома, в котором остановились душегубы, их встретил тот же привратник и спросил:
– Что, в трактир чайку, знать, попить ходили?
– Да, – ответил ему Осип и вошёл вслед за своим атаманом на двор.
В коридоре горел фонарь, да такой тусклый, точно тот, которым освещаются тюремные казематы; он напомнил разбойнику дни заключения его в острогах в Богородске и во Владимире; поморщился атаман от такого воспоминания, отворил дверь своей комнаты и сказал каторжнику:
– Осип, поглядел бы ты своих лошадок-то!
– Схожу, пожалуй, – как бы нехотя проговорил тот и вернулся на двор.
Тихо было под навесами; кони постояльцев смирно стояли у яслей и жевали корм; каторжник оглядел своих лошадей и подумал: «завтра мы с вами простимся, а жаль, добрые вы такие», и потрепал их по гривам.
– Кто здесь ходит? – раздался чей-то голос.
– Я, – ответил Осип.
– Да кто ты, что по ночам шляешься?
– А тебе какое дело?
– Сторож я, потому и спрашиваю.
– Видишь, небось, кто я, – лошадок своих гляжу.
Сторож умолк; каторжник поплёлся к дому. Сторож проводил его до коридора и успокоился, видя, что это был свой человек.
Осип застал разбойника уже раздетым и лежавшим на диване, объяснил ему, что