ногами и под полозьями саней, проезжавших по улице. Каторжник поднялся с логовища чем свет и отправился на Конную отыскивать покупателей на своих лошадок. Ему не долго пришлось хлопотать о них: нашёлся какой-то барышник и охотно согласился следовать за Осипом.
– А дороги твои лошади будут? – спросил барышник у Осипа.
– Увидишь и сам скажешь, чего они стоят, – ответил тот, – они не мои, а хозяйские, – прибавил он.
– Какой масти?
– Серые, яблоками, семилетки, не больше. Одно слово, – купеческие.
– Ты гляди, любезный, не шебарши, если я буду торговаться, – от хозяина ничего не получишь, а я четвертную дам, если выгодно куплю.
– Моё дело сторона, покупай, как знаешь.
– То-то, гляди, за магарычём дело не станет, – говорил барышник, подходя к постоялому двору.
– Ты уж совсем с санями и сбруей покупай, нам то и другое не нужно.
– Сами-то, знать, пешком из Ирбита пойдёте?
– Нет, мы здесь на житьё останемся.
– Ну, это дело другое.
Они вошли на двор и направились к лошадям; барышник как увидал их, так и затрясся, поглядел их зубы, обошёл кругом и спросил:
– Какова цена?
– Не знаю, сколько посулишь.
– Катюху с четвертной за каждую, цена решительная, поди и скажи своему хозяину.
Осип молча отошёл от лошадей и поплёлся к своему атаману.
Войдя в комнату, он застал его ещё спящим; чуткое ухо разбойника услыхало шаги человека; он открыл глаза и, увидав перед собою каторжника, спросил у него:
– Ты что?
– Пора, Василий Васильевич, вставать, я покупателя на лошадей привёл, выйди к нему и поторгуйся.
– А ты без меня разве не можешь продать их? – потягиваясь, сказал Чуркин.
– Без твоей воли я не смею.
– Ну, сколько же он даёт за пару?
– Двести пятьдесят целковых посулил, и то с санями и сбруей, – больше не дает.
– Ну, поди, получи с него деньги и отдай лошадок.
– Дёшево, кажись, за эту дену: по крайности триста рублёв надоть взять, кони-то вдвое дороже того стоят.
– Не дорого достались они нам, и не больно жаль. Кто их покупает?
– С Конной барышник какой-то.
– Пусть его владеет, бери поскорей деньги, а то, пожалуй, спятится, – проговорил разбойник, подымаясь с постели.
– Ладно, а я всё-таки с ним поторгуюсь.
– Ну, там как знаешь.
Осип вышел; Чуркин оделся, сходил в общую избу, сполоснул своё лицо и утёр его грязным полотенцем, висевшим у рукомойника, попросил подать себе самовар и возвратился в свою комнату.
– Как там дела-то? – спросил барышник у подошедшего к нему каторжника.
– Да что, хозяин за ту цену, какую ты даёшь, продать лошадей не соглашается, – ответил тот.
– Где он сам-то, как бы его повидать?
– Спит ещё, на постели потягивается.
– За сколько же ему продать желательно?
– Говорит, меньше, как за четыре сотенных, не отдаст.
– Боек он оченно, пусть поищет таких дураков, которые дали бы ему эту цену, – нахлобучив чуть не