кулаке бабочка. И ладонь потом такая блестящая…
Он несколько раз с силой трет руку о джинсы, пытаясь избавиться от несуществующей пыльцы.
– После такой страшной мести мне оставалось только бежать. Обычно отчим вставал в шесть и сразу шел в инсектарий. Я решил дождаться его на чердаке, а потом через окно спуститься в свою комнату и забрать кое-какие вещи. На чердак я попал по садовой лестнице. Приготовился наблюдать, но усталость взяла свое. Я проспал тот момент, когда отчим увидел содеянное мной и в ярости бросился в нашу с братом спальню. Не знал я и того, что ночью Марк перебрался из своей заблеванной постели в мою. Когда отчим вытащил его из-под одеяла и за ухо поволок в кухню, брат ничего не понимал. А тот убрал с электроплитки сковороду из-под яичницы и приложил моего брата лицом к раскаленному железу, думая, что наказывает меня. Он держал его, пока Марк не потерял сознание от боли. Я проснулся от дикого крика и помчался вниз. Этот запах, запах горелой плоти, все еще со мной. В моей голове. Я продолжаю его чувствовать.
– Это все пожар, – говорю я сипло, а сама пытаюсь незаметно вытереть слезы.
– Мне жаль, что так получилось с твоим домом. Но рейсте тут ни при чем…
– Я знаю. – После этих слов я долго смотрю в окно. Хорошо, что он не видит сейчас моего лица. – Я не была там счастлива. Как и вы здесь… – И, опасаясь снова зашмыгать носом, торопливо добавляю: – Даже фарфоровую статуэтку не прихватила, она так и осталась в траве! Тоже мне, наследница…
Герман подозрительно быстро отворачивается. Подбирает с пола и протягивает мне через плечо одну из пуль. Я механически сжимаю ее в кулаке.
– Хочешь знать, что было дальше?
Я неуверенно качаю головой. Он не может этого видеть, но принимает молчание за согласие.
– Отчим сбежал. С той ночи я никогда его больше не видел. Меня забрали в приют, брата – в больницу. Опека долго разыскивала нашу мать и нашла, но не в Польше, а в Литве, и не в хозяйском доме, а в публичном. После возвращения на родину ей зачитали результаты нашего с Марком медосмотра и назначили дату слушания по лишению родительских прав. Но она не пришла, потому что в ночь перед заседанием сунула голову в духовку и включила газ. Не ищи, духовки здесь нет. Мы избавились от нее, как только вернулись из детского дома. – Он наконец-то смотрит на меня и одаряет вымученной улыбкой. – С тех пор так и живем: жалкий нытик Марк и его альтер эго, рыцарь страха и упрека Герман Терранова.
Я пытаюсь подобрать слова. Все, что приходит на ум, кажется слишком мелочным. Больше всего мне хочется лечь рядом и обнять его, но я этого не делаю. Перед моими глазами все еще стоит мальчик, спящий в постели брата, рука взрослого, грубо выдергивающая его из-под одеяла, и та же рука, прижимающая голову ребенка к электроплитке. И пронзительный визг…
– Давай выпьем, – говорит он и ненадолго исчезает, а вернувшись, ставит на стол графин с темно-коричневым ликером и две стопки. То, что здесь пьют не закусывая, я уже поняла. – За мир без дерьма.
– За