и параллельном развитии фраз. Ганелин закачивает рояль и электронику между ними, в то время как его коллеги сближаются теснее и теснее друг с другом. Это не дуэль. Никто не сражается, они играют в унисон. Никто не пытается сбить друг друга, но в то же время это стремительный альянс; саксофон и перкуссии несутся к точке, которая не помечена ни в каких нотах. Если и был момент, когда западногерманская аудитория признала трио Ганелина исключительной группой, то он наступил именно тогда. Зрители стали свидетелями чуда. Они уже услышали то, чего не могли услышать нигде. Чека-син и Тарасов уже раскатали красный ковер и с громом несутся по нему. Слава Ганелин ждет; есть еще немного времени. Но не рассчитывайте, что этот гениальный человек, Ганелин, собирается просто играть аккордами.
Западный Берлин – это не Бродвей, но и октябрь 1980-го – это не «Cabaret». И дальше Тарасов бросает палочки и берет щетки – переход такой же естественный и логичный, как у Джорджа Гершвина. Ганелин играет соло, пронизанное таким утонченным блюзом, что его можно принять за Арта Тэйтума. Русский триптих будто говорит Западу: всего за пять минут мы вернем вам то, что, по-вашему, принадлежит вам, но на самом деле является общественной собственностью. Свинг. Это не пастиш. Трио играет свое прошлое, как и чье-то еще, но самое главное в том, что оно аутентично. Все, кто находится рядом с их музыкой, – русские, европейцы, многочисленные этнические группы, населяющие Америку, – не могут не заметить модуляций блюза в ганелинских импровизациях. В Западном Берлине, конечно, заметили. Но шаг за шагом Ганелин, Тарасов и Чекасин деконструируют момент. Фокус в том, чтобы взять из него самое лучшее, что Чекасин и делает. Мне нравится эта интерлюдия. Иногда саксофонист использует теорию большого взрыва, чтобы сменить направление, но здесь он идет другим путем. Все дело в нюансах и тонких намеках – сырой скрежет, а затем изящная мелодия, которая выкарабкивается из свинга. Снова переключение. Электронное одеяло окутывает всех трех музыкантов, и Ганелин представляет новое настроение, которое ближе к пионерам немецкого рока вроде Can или, может быть, английскому Henry Cow.
Я упоминаю разные группы, потому что иногда это помогает. С другой стороны, то, что происходит на сцене Западного Берлина в октябре 1980-го, находится в ином мире по сравнению с любыми группами. С этого момента трио Ганелина играет уникальную музыку, на которой строится вся часть 2. Остаются финальные 10 минут, река разливается и с грохотом несется через пороги, стремясь к морю. Все это время Владимир Тарасов изобретает новые и новые ритмы. Трио наэлектризовано, оно на пороге финального прорыва их первого живого выступления в западном мире. Это потрясающе: три музыканта на краю пропасти, ударные разбрызгивают многоступенчатые ритмы, под ними рояль, постоянно изменяющий ход музыки. Саксофон / голос / дыхание стонут, хрипят, кричат. Но все компоненты подходят друг другу, переливаются каскадами и достигают крещендо. Контроль исполнителей невероятен. Когда они вдруг