Появились комендатуры. Доносительство, подозрительность, стукачество процветали пышным цветом.
Мама рассказывала, что ее столкнули с лестницы сельского совета за то, что она отказалась написать донос на немца-переселенца: он якобы возмущался действиями милиционеров в пути следования.
Детвора немцев-переселенцев из Поволжья. В селе, куда мы попали, были десятки таких же голодных и оборванных. Мы не понимали, что такое война, над нашими детскими головами не рвались снаряды и бомбы, но мы познали, что такое голод и холод, унижения и побои.
Нас ловил за уши местный комендант, когда мы умудрялись добывать на крыше конторы голубиные яйца, хлестал кнутом объездчик, когда обнаруживал на поле, набивающих сумки подсолнухами, догонял извозчик и давал тумаков за то, что мы забирались на телеги с зерном, которое он доставлял с тока в амбары, набирали в карманы по несколько горстей пшеницы и быстро разбегались
Местные украинки вопили на кучеров: «Ташож ты такое робышь? Та цэ ж, дытына! Ой, горюшко – горэ».
Весной ходили по колоски.
Колосовать – это собирать оставшиеся, либо осенью, на убранных полях, либо по весне на ушедших под зиму полосах, колосья.
Уходили обычно рано утром, чтобы как можно дольше быть при деле. Хорошо, если колоски придавливались снегом – за день можно было нашелушить 2—3 килограмма зерна, что хватало на лепешки на неделю. Держались поближе к лесным околкам: боялись объездчиков. Его стерегли по дороге, но он появлялся всегда неожиданно там, где его не ждали. Чаще это был так называемый мельтон, нанятый представитель милиции или оперативный работник. Убегающих сек кнутом сверху, сидя на лошади, нередко полосовал спину в клетку. Один из таких битых был мой друг и сосед по несчастью Андрей Баум. Он рассказывал, что две недели на брюхе спал. Опер хвалился в районе, что битый мной год воровать не будет.
Вспоминается и такой случай. Мама, чтобы накормить нас, детей, как-то набрала на колхозном току маленький мешочек зерна и хотела унести домой, но не тут – то было. Страж порядка заметил это и составил протокол.
По законам военного времени это была тюрьма. Мама проплакала всю ночь. Ее сестра утром решила пойти к участковому. Милиционер давно присмотрел кареглазую красавицу —немку, согласился порвать протокол, если она окажет ему внимание и услугу —достанет водки, что было нелегко. С вниманием было легче. Выручила знакомая продавщица из соседнего казахского села. И дело было благополучно замято.
Ожидание мамы домой с работы превращалось в пытку. Зимой, на примерзших в кулак стеклах окон, мы выдували теплом своего духа отверстие и устремляли свои взоры на улицу в ожидании ее с дневной или ночной смены с чем-нибудь съестным.
А зимы в ту пору были лютые. Помнится зимний вечер с ужасным ураганом. К утру мы ощутили сплошной сумрак в доме, как со двора поднимается какое-то невероятно громадное