политрука. Его несколько суток пытали. Кажется, шел допрос! Только и разговоров было об этом политруке. Он так и умер от нечеловеческих пыток». Не постигла ли такая участь и моего отца?
Поэт А. Т. Твардовский передал свою боль о погибших и пропавших без вести на войне:
«Я знаю никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они, кто старше, кто моложе-
Остались там и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь-
Речь не о том, но все же, все же, все же!»…
Мы обязаны нашим родителям за огромные жертвы, море слез, бед и горя, за то, что мы выжили и живем сейчас.
Мама для меня была всегда совсем особым человеком. Я вырос без отца и с младенческих лет нес великое бремя моей неизменной любви к ней за ее жертвенность, мужественность и благородство. Сколько горестных дней она пережила. Сколько слез пролила. Сколько несчастья выпало на ее долю.
В далекой казахской степи, овдовевшая, она взвалила на свои плечи груз ответственности за судьбу детей старшей сестры, своих собственных детей, внука – инвалида ее старшей дочери от второго брака, вынесла неимоверные страдания, вызванные трагическими обстоятельствами военного и послевоенного времени.
Все, что испорчено, испорчено у нас, как правило, на хороших основаниях. Мы все, взрослые и дети, страстно верили в социальный и культурный прогресс родной деревни, опирающийся на колхозную экономику, фундамент которой строился на бедах и нищете миллионов людей. Вспоминается монолог деда Щукаря из романа Шолохова «Поднятая целина», который я читал со сцены сельского клуба под восторженные возгласы односельчан:
«Мне в крестьянской бытности не было удачи. С мальства моя жизнь пошла наперекосяк и так до последних времен. Меня кубыть ветром несло всю жизнь. И то скособочит, то вдарит об какой предмет, а то и вовсе ушибет к едреной матери»…
А сколько таких Щукарей, изломанных судеб родила советская власть и колхозная деревня. Не счесть. Женщин выгоняли на работу. Отрывали от детей. Тетя Лиза, когда ее муж был в трудармии, а она осталась одна с дедушкой и бабушкой и двумя грудными детьми, всю жизнь таила обиду на бригадира за то, что тот огрел ее за непослушание кнутом.
История России, печально заметил Салтыков Щедрин, написана в суровых жизненных тонах, а потому не терпит культурной европейской середины. «У нас так – либо позвольте поцеловать вам ручку, либо в харю его, в харю».
Власть «указом о пяти колосках» не подпускала колхозника к его хлебам. Зерно горело буртах на току, на сотнях примитивных складах, гнило под открытым небом. Колхозные буренки давали по 1200 литров молока, в частном подворье в два раза больше. Доярки пели песни, скотники воровали комбикорм, начальство пьянствовало, а дело стояло. Оставь скотину у хозяина – и стране и человеку было бы лучше!
Запомнился анекдот, его рассказывали с оглядкой, шепотом:
«Ехали