оживление в жизнь села. Может быть какие то дворы не досчитывали кур, зато в душе послевоенных вдов гадания вселяли надежду.
Была у нас в селе своя местная колдунья. Звали ее баба Марфа. Эта странная горбатая старая женщина с крючковатым носом, всегда в черном, с деревянным посохом выходила из дома редко. Куда-то уходила и вновь возвращалась. Мы от нее прятались, побаивались. Ходили слухи, что она заманивает к себе детей, чтобы потом что-то с ними сделать. Жила она затворницей, богомольной. Родственников у нее, как говорили в селе, никого в живых не осталось.
Как-то, когда ее не было дома, мы, любопытные варвары, заглянули в окошко ее коморки где она жила и, о ужас, угол комнаты занимал огромный крест, а посреди комнаты стоял обитый черным материалом гроб, прикрытый крышкой. К моменту смерти у нее все было подготовлено заранее. Предчувствие ее не подвело. Через несколько дней старушки не стало.
В селе все дороги вели к речке. Здесь мы купались, загорали, сюда по утрам выгоняли коров, поливали капусту, ныряли на дальность, на праздник Ивана Купалы прыгали через костер.
Ранняя весна 1953 года. На речке ледоход. Для нас, детворы, это явление долгожданное. Лед трещит. Льдины наползают друг на друга. Ледовая чехарда. Мы запрыгивали на середину отколовшейся части и нас куда-то уносило.
Опять новость. В ночь на воскресенье убили сторожа Жоху. В субботу привезли в контору долгожданную зарплату. Какие-то злоумышленники это выследили, ночью проникли в помещение, убили добродушного, всем знакомого старика, инвалида войны, взломали сейф и забрали деньги. Поползли слухи – один страшнее другого. Нагрянула милиция, начались допросы, обыски. Подозрение пало на местных мужиков, в том числе и на мужа маминой сестры. Кто-то из соседей видел на его одежде какие-то следы крови и донес. Его арестовали, увезли в райцентр, две недели дотошно пытали, в том числе и жену: где ночью был, что делал и т. п. Отпустили только через три месяца, пока экспертиза не подтвердила соответствие группы крови. Дело закрыли, а бандитов так и не нашли.
Сторожа Жоху хоронили всем селом как раз в дни, когда по радио сообщили о смерти Сталина. В школе прошла линейка. Нас всех настолько взволновали слова директора, что многие проронили слезу. А центральная усадьба колхоза, который носил его имя, погрузилась в траур. Но кто больше оплакивал в селе смерть заслуженного односельчанина, инвалида войны или смерть вождя для нас было тайной какого-то рокового совпадения этих двух смертей.
Чтобы утешить свалившееся горе, в рабкооп привезли спиртное. Но оно все разошлось по начальству, поллитровка досталась и нашему деду за лояльность и мастеровитость: мог и гроб сколотить и оградку сделать, и кошовку председателя отремонтировать и сбрую починить, мог все. Сторожа Жоху знал и жалел. О Сталине предпочитал молчать. Нас, внуков, поучал: «Научился говорить – значит вырос, научился молчать – значит поумнел».
Во второй