ударом. Но это было очень неразумно, потому что на нём был ботинок, из которого торчали в разные стороны два голых пальца, так что в итоге он так завопил, что у меня на голове волосы встали дыбом. На нагорную проповедь он сейчас был точно не способен! Он повалился в самую грязь, стал кататься по полу, схватив ушибленные пальцы, и повадился вопить и ругаться так, что его прежняя ругать по сравнению с этой была просто нежным детским лепетом. Он сейчас это подтвердил своими воплями. Ему привелось послушать в стародавние, лучшие времена ругань старого Соубера Хэгана, и теперь он, по его словам, положилего криком на обе лопатки, но я счёл это всё же преувеличением.
После ужина папашка захапал кувшин и заявил, что у него хватит виски для двух дебошей и одной белочки. Он всегда так говорил. Я прикинул, что он будет в умате примерно через час, а потом я украду ключ или освобожу себя при помощи пилы, одно из двух. А он пил и пил, и потом рухнул на одеяло. Но мне не подфартило. Он не заснул, а только беспокойно ворочался, как слон в берлоге, стонал, блеял и корчился на кровати бесконечно долго. Наконец мне так захотелось на боковую, что сами глаза мои стали слипаться, и в одно мгновение, прежде чем я смог что-то понять, я крепко спал, а свеча осталась коптить.
Я не знаю, сколько мне удалось поспать, но внезапно раздался ужасающий крик. Я вскочил. Папаша выглядел дико, вращаясь волчком, каждый раз кричал о змеях?
– Змеи! Змеи! Они здесь! Они ползают по моим ногам!
Он всё время прыгал и кричал, что его укусили в щеку, но я, разумеется, не видел никаких змей. Он начал и бегал по хижине, крича:
– Сними её с меня! уберите её! Она укусила меня в шею!
Я никогда не видел, чтобы человек имел такой дикий, необузданный вид. Довольно скоро он весь измотался, и упал, тяжело дыша; затем он стал быстро кататься по полу, и при этом пинал все, что попадалось под его руки и ноги, ударит, потом хватает воздух руками и кричит:
– Ловите его! В меня вселился дьявол!
.Он совсем изнурил себя, и долгое время лежал, постанывая. Затем он совсем успокоился и лежал тихо, не издавая ни звука. Я слышал, как в лесу ухают совы и завывают волки, и мне стало совсем тошно. Он лежал за углом. Потом он приподнялся на локте и прислушался, склонив голову в сторону. И говорит, очень низко, замогильным басом
– Бродяга-бродяга-бомж! это мертвые бредут! Бродяга-бомж-бродяга! Они идут за мной, но я с ними не пойду! О, они здесь! Не трогай меня! Руки ледяные! Пустите! О, пусть бедный дьявол один! Затем он встал на четвереньки и стал так бегать, умоляя их оставить его в покое, потом закатался в одеяло по самые брови, и забившись под старый сосновый стол, все еще попрошайничая и умоляя не трогать его и пожалеть, пошёл плакать во всю ивановскую. Я слышал его даже через одеяло.
Постепенно он выкатился из-под стола, вскочил на ноги, выглядя ешё более дико, чем раньше, и он увидев меня, стал за мной гоняться.