мне довольствоваться таким счастьем. Тогда до меня доходит. Как до жирафа. Я ненавижу Инну. И реально больше не могу любить – за что? За ее письмо? За ее поступок? Я радуюсь своему отвращению к ней так, что начинаю ржать – от одного ожога почти очухался!
Замечаю, как Артем едва сдерживается познакомить меня с кем-то из врачей в психиатрическом отделении.
– Разве ты шкет? – орет он, продолжая о наркотиках. – Разве у тебя башню снесло? Тебе что, пятнадцать лет?
Да как ему сказать…
Напуганный моей выходкой, все еще думая, что я это всерьез, Артем устроил настоящий нагоняй, говоря, что подобной тупизной и нытьем занимаются только малолетки, а я взрослый. Тем более будущий врач, который знает, что последует за временным облегчением, которое ему подарят наркотики. Он сказал это. Что я будущий врач. Его уверенность в том, что я поступлю в университет, мне приходится в пору, а потом Артем перегорает, наконец, выпускает в воздух дым и садится на кушетку, садя меня рядом с собой.
– Ты ведь знаешь, что это не поможет. – Спокойно говорит он. А я просто радуюсь его присутствию. Я позволяю этой радости топить и душить в себе застаревшие обиды, ненависти, нежелания и желания, смущения и страхи. – Ты ведь сам говорил, что наркоман – это чмо, кем бы он ни был по профессии. – Помню. Да. Было такое. В тот день Петр Иванович попал в больницу с тяжелой травмой, которую нанес ему обожатель Карины Владлен Перес, и Артем испугался, что потерял папу. У него тоже тогда были темные времена, когда он тоже ненавидел весь мир и был готов метать в небо мебель. Как я сейчас. И, так же, как я, хотел дойти до крайности, почти сдался, но я ему не позволил. Сегодня все наоборот. Мы всегда будем нужны друг другу. Мне только с Артемом можно все. – Ты знаешь, в кого тебя превратит инсулин? Я никому не скажу, что твои ручки выкрали из сейфа то, чего не просил Борька для клиентов. – Шепчет мне на ухо. – Но пообещай, что это было в последний раз. Чего ты хочешь? Иллюзии наслаждения? Или чтобы тебя согнали с хорошего места? Эти препараты производятся для серьезно больных людей, а не чтобы Вячеслав Маркович стал наркоманом. Я не хочу, чтоб ты кончил где-нибудь в наркологии или психиатрии. Стань ты врачом, а не пациентом!
Должность врача придется мне в пору? Или будет везде болтаться, словно халат на пять размеров больше? У меня дрожит челюсть. Я не могу говорить, только вою, и это не похоже на человеческий плач. Теперь это вой динозавра по умершему другу, который невольно вызывает ко мне в кабинет какую-то медсестру в маске, и Артем прижимает меня и прячет за своей широкой, хоть и тощей, спиной, пытаясь защитить от внешнего мира.
– Кто здесь орет? Что, психиатра позвать? – спрашивает девчонка, по виду словно только вчера окончившая колледж, но уже приобретшая в качестве приложения к диплому наглость, свойственную завсегдатай начальнице отделения. Ее идея насчет психиатра мне не нравится. Любого, только не главного – странного очкарика