– упал! – на кушетку. Блаженная улыбка тронула его губы, и они прошептали… чьё-то имя? Чьё имя?
Тяжелые веки приподнялись лениво, блеснул перламутровый белок чудных глаз, и неповторимые эти глаза заглянули в лицо спящего, словно в ящик чужого письменного стола: с равнодушным любопытством заглянули.
Нет-нет, не простодушный и целомудренный Паолино очнулся утром на низкой резной кушетке – совсем нет! Некто другой, с горячей и темной кровью в жилах; с сердцем, не знающим колебаний и жалости.
Перво-наперво этот новый некто посетил свою невесту и застал ее за утренними упражнениями. Точными, неутомимыми пальцами она вновь и вновь повторяла виртуозный этюд. Распахнулась дверь, и странно изменившийся суженый без объяснений вернул онемевшей лютнистке обручальное кольцо. Расправившись таким образом с надеждами сероглазки, он поспешил по адресу, который узнал у хитроумного и предусмотрительного Лукино. Единственное желание сжигало его душу: видеть фарфоровый лик хромоножки, слышать ее плоский, лишенный обертонов голос, прижаться жадными губами к матовой коже запястья.
В двух словах, сохраняя бесстрастное выражение лица, молодой человек объяснил пораженной дуэнье цель своего визита и был допущен к подопечной, с которой имел продолжительную беседу с глазу на глаз.
А вечером, когда воздух сгустился, стал лиловым и запах жасмина полился с уступчатых террас, затопляя прибрежный город, превращая его в огромный благоухан-
ный сад, Паоло ввел прекрасную хромоножку в свой дом уже женой перед людьми и богом.
На следующий день ювелирная лавка по соседству с церковью Санта Мария ди Карильяно оставалась закрытой. Была она закрыта и в воскресенье…
Лишь через месяц открылись двери дома, и молодой муж вышел в город. Шумели фонтаны; голуби долбили черными клювами булыжник мостовой; весело ругались торговки; из-за легкой шторы летела кантилена. Древний флаг трепетал на ветру.
Однако за беззаботным фасадом воскресного дня внимательный наблюдатель – не Паоло! только не угоревший от любви молоденький терьерчик по кличке Паоло! – смог бы различить, почувствовать, глубинные течения жизни. Несомненные эти течения были темны, как темны и маловразумительны были речи, звучавшие в прохладном сумраке маленькой таверны, куда Паолино забежал утолить жажду стаканчиком красного вина.
– Цикута, точно знаю, это была цикута, – с сильным греческим акцентом сказал вертлявый человечек, сидевший напротив, и громко икнул.
– Сам ты цикута, – произнес хриплый голос в углу, и несколько человек рассмеялись.
– Пьянь, – презрительно скривился грек и сплюнул на пол. – Голытьба, неучи.
– Полегче на поворотах, сиковантишка ты несчастный!..
Грек скрипнул зубами, но промолчал.
Вошла румяная хозяйка, довольно молодая женщина с крутыми боками, подхваченными куском коричневой саржи, поставила на стол новый кувшин вина и сказала, обращаясь к греку:
– Ты этих ублюдков не бойся.
– Я – боюсь?! –