она приходила… Конечно… Ай-яй-яй, конечно… Девочка ты моя, ай-яй-яй…
Потом опять посмотрела на меня, снова меняясь лицом:
– Ты вот что, Боян, ты… к девкам сходи. Верное средство. В этом деле, знаешь, что одна, что другая…
– С ума ты сошла?
– А чего? Раз уж… Мужик же ты. Ничего такого…
– Не хочу я к девкам! – возмутился я её то ли простодушной, то ли нарочитой, прикрывающей что-то в её душе, грубой бесцеремонностью.
– А я капель тебе дам, захочешь. Давно тебе надо было подсыпать, жил бы как все, горя не знал…
И я увидел, что она пытается скрыть от меня за пустым разговором этим: она испугалась. Испугалась этого поступка Сигню со мной, не потому, что он был чудовищен в чём-то, а потому что она что-то поняла за ним то, чего я не понимаю.
Я вскочил на ноги, сжал её плечи. Заглядываю в убегающие глаза её:
– Ты что знаешь, Хубава?!
– Пусти, безумный! Ишь, руки-то как клещи! Иди-иди, к девкам сходи! Силу некуда девать, вот и порасходуй!
Я вырвалась и убежала буквально из его комнаты. Что я могла ему сказать? Он с тоски сник и так, просто от разлуки, а узнает, что я думаю, что будет? В петлю полезет? Угораздило же тебя, Боян, в Сигню нашу влюбиться, не мог другую выбрать…
А и не выбирал он. Пришло и настигло его. Всегда говорила, от любви этой горе одно…
Она-то… значит вернуться не рассчитывает. Вон как выходит… Ах ты, касатка…
Сигурд помрёт, если она не вернётся.
И этот тоже.
Почему ты мне-то не сказала, что Смерть почуяла близко?
Слёзы задушили меня. Рвались наружу из моей груди, из горла. Надо было скорее, скорее спрятаться, чтобы никто не видел, чтобы Ганна не увидала…
Почему, Боги, вы отбираете всех, кого я люблю?..
Я заперлась и не выходила до следующего утра. А утром сам Сигурд позвал меня к себе, глядел внимательно в распухшее моё лицо, расспрашивал. Тоже как и Боян что-то прочесть во мне хотел. Но я болтала без умолку какую-то ерунду, чтобы только сбить его сердечное чутьё… и кажется, смогла. Не пытайте меня, мужчины, ждите сами своей судьбы…
Я знаю, она жива. Через все эти расстояния, я знаю, я её чувствую. Обозы подвозят им провизию и хмельное, много. Вначале вообще вина и браги не просили.
Но она не пьёт. Её ум, её сердце трезвы. И не страшится. Сигню, уже зима, вьюга воет так, что у меня болью сводит душу.
Жарко пылают жаровни, ярко и весело оранжевые огоньки выглядывают в прорези крышек.
Боян хотя бы песню спел. Пусть самую печальную, но голос его живит, как волшебство. Я вообще не вижу его. Пойду, окажу честь, навещу скальда в его горнице, может, заболел?
Я застал Бояна лежащим поверх покрывала на ложе. Без дела, почти без движения и жизни в глазах.
– Болен, что ли? – Боги, сам Сигурд в моей горнице.
Я сел на постели, спустив ноги на пол.
Может он узнал что-то, убьёт тогда – вот хорошо-то…
Но что он спросил? Болен?
– Нет, конунг, я здоров вполне.
– Это хорошо. Сигню мне не простит, если с тобой что-то не так будет в её отсутствие.
Я вижу, как Боян вздрогнул