жизни остановиться.
Ощутимый холодок проник под одежду юной принцессы, заставив ее поежиться. Альбизар смотрела на тучу, которая, пожрав солнце, казалась теперь темной, зловещей. И вдруг в этой тишине она почувствовала, словно кто-то зовет ее…
Девушка побледнела и, прошептав «Дедушка…», резко вскочила на коня и во весь опор помчалась к становищу.
У архунского шатра толпился народ. Шабин сидел напротив входа и распевал молитвы, воздев руки к небу; его глаза были прикрыты, он качался из стороны в сторону в молитвенном экстазе, и бахрома из перьев на шапке жреца колыхалась в такт его движениям. Люди были встревожены; скорбь и печаль заставляли их спины сутулиться и закрывать лбы руками. Женщины в больших зеленых платках, укутывающих их фигуры почти до пят, то и дело издавали скорбные восклицания – и вместе с проникновенным пением шабина все это создавало ощущение некоего великого и очень важного действа, и предчувствие чьей-то неизбежной близкой смерти придавало этому действу еще больше торжественности.
Альбизар, едва соскочив на землю, поспешно вошла в шатер.
– Кея-дулу! – Рыдая, она бросилась к дедушке.
Веки старика дрогнули – он узнал внучку; и по лицу его прошло что-то похожее на счастливое удовлетворение.
Ауз-Туглун был при смерти; как говорили в степи – «одной ногой в жемчужной обители». Он лежал на своем ложе – иссохший и бледный, словно мумия, и грудь его тяжело вздымалась со свистом и хрипами.
В шатер не дозволялось заходить посторонним. А из самых близких людей у архуна были лишь его внучка и реуб (глава войска, правая рука правителя) Ину-Бех. И именно этот чернобородый воин со шрамами на лице сидел сейчас рядом с умирающим, выражая всей своей позой мрачное благолепие. Его глаза – пронзительные, словно острия кинжалов – скользнули по Альбизар с некоторой долей упрека. Но она старалась не смотреть на реуба.
– Кея-дулу! – причитала она. – Кея-дулу, не умирай! О великий Оудэ, не забирай душу моего дедушки!
Как ни старалась Альбизар, взгляд ее все время сталкивался с глазами Ину-Беха, следящими за ней с каким-то леденящим вниманием. И от этого девушке становилось неуютно.
– Зари-оянэ… – еле слышно прошелестел голос старика.
– Что, кея-дулу? – Она наклонилась к нему поближе.
Слова с трудом вырывались из горла умирающего архуна:
– Обещай мне… Что продолжишь наш род…
– Обещаю, кея-дулу!
– Что выйдешь замуж… За моего… реуба… за Ину-Беха…
– Дедушка, ты не умрешь…
– Обещай… тогда я уйду спокойно… – Голос старика затихал.
– Я обещаю, кея-дулу… – произнесла сквозь рыдания Альбизар.
Лицо архуна разгладилось – теперь на нем явственно читалось облегчение и умиротворение.
– Благословляю… вас… Пред Великим Оудэ…
Последние слова повисли в воздухе, словно нить паутины; грудь Ауз-Туглуна приподнялась последний