таком расстоянии друг от друга, чтобы каждый чувствовал себя достаточно изолированным, – и мочились в море. Двое мальчиков, появившиеся на набережной, держали в руках полиэтиленовые пакеты с цветами, которые, вероятно, забрали из храма или с похорон, и, перепрыгивая с одной скалы на другую, бросали содержимое в воду. Я увидел, как оранжевые бархатцы, сухие листья и множество других цветов ссыпались в море широкой бесформенной гирляндой и расплывались на поверхности.
Мама привычно суетилась надо мной:
– Не хочешь еще чайку? Почему ты не ешь фрукты? Папайя очень вкусная. Когда захочешь упму[18], скажи мне, я разогрею.
Все, чего ей сейчас хотелось, – это услужить мне. В первый день мне это нравилось, я будто вернулся обратно в детство. На третью неделю я уже с такой сильной тоской вспоминал о своей уединенной жизни в Лондоне, что часто раздраженно говорил ей, чтобы она оставила меня в покое. Иногда она смеялась над этим, а иногда уходила молча. Бывало, что бормотала себе под нос.
– В покое, в покое… вот каким тебя сделала заграница. Забыл, что такое семья, любовь и как жить в обществе и не быть эгоистом.
На обеденном столе, который был прикрыт мелкой сеткой от насекомых, стояла всякая всячина: в маленьких пиалах лежали нарезанная папайя, похожие на драгоценные камни красные семена граната, половинки гуавы; а в большой тарелке, накрытой блюдцем, была упма – блюдо из крупнозернистой манной крупы с добавлением семян горчицы, листьев карри и лука. Иногда в него добавляли жареные кешью, арахис или горстку гороха. Это традиционное блюдо на завтрак в южной части Индии, и моя мама знала, что я его очень любил, поэтому она попросила повариху приготовить его наутро. Когда я проснулся, она уже ушла.
Упма была очень вкусной. Не знаю почему, но это было одно из тех блюд, которое я никогда не готовил себе в Лондоне, хотя оно было простым и быстрым в приготовлении. По всей видимости, живя в двух странах с разными культурами, я неосознанно разграничил свой быт, чтобы некоторые вещи принадлежали исключительно к одной из них и не смешивались с другой.
– Очень вкусно, – сказал я. – Я бы ел ее на завтрак каждый день.
– Сейчас уже столько времени, что это сложно назвать завтраком. Давай я тебе положу добавку. – ответила мама, встав, чтобы положить мне еще.
Пока мы разговаривали с мамой, зашла молодая женщина, которая занималась уборкой и стиркой в доме.
– Новенькая? – поинтересовался я на бенгальском, зная, что она его не поймет.
– Нет, она у нас уже около года. – Ответив мне, мама обратилась к девушке на хинди: – Милли, познакомьтесь, это мой сын. Он живет за границей. Приехал к нам на месяц.
Прожив более двадцати лет в Бомбее, куда они переехали из-за работы отца в середине восьмидесятых, моя мама хорошо говорила на хинди, что было необычно для бенгальской женщины. Предполагалось, что после выхода отца на пенсию они уедут обратно в Калькутту (сейчас ее официальное название Колката),