Ветхая мебель беспорядочно расставлена по периметру комнаты, будто ее только что вынесли из антикварного магазина.
Возле одной из стен стоит кровать, на которой лежит Дима. Аппарат издает сигналы в такт его пульсу, лениво сообщая окружающим, что пациент все еще жив.
Он выглядит сильно похудевшим и бледным.
В палате пахнет застарелым лаком и хлоркой, отчего становится тошно. Я направляюсь к окну, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Рассохшаяся рама открывается только с третьего рывка, сразу же наполняя комнату кислородом.
От сквозняка дверь распахивается, и куча бумаг, лежащих на одном из антикварных комодов, разлетается по всему полу. Проходящая мимо медсестра с криками забегает в комнату и бежит к окну.
– Что вы делаете?! – восклицает она.
– Я решил, что свежий воздух пойдет больному на пользу.
– Для того чтобы принимать такие решения, есть врач, – говорит она, сдвинув брови. – Не нарушайте правила посещения, если хотите тут находиться, – она смотрит на меня сквозь очки. В ее взгляде напущенная строгость.
Я улыбаюсь и говорю, что все понял.
Осмотревшись, она принимается собирать лежащие на полу листы.
Я спрашиваю, кто лечащий врач Димы.
Она уверяет, что он первоклассный специалист.
Я уточняю, что меня интересует имя врача, и объясняю, что хотел бы побеседовать с ним. Я помогаю собрать ей остатки листков, на которых что-то написано корявым почерком.
Я спрашиваю, для чего это.
– Это история болезни! – ее бровь от возмущения вскакивает изогнутой линией над очками. – Вы что, совсем ничего не понимаете?
Ее бровь все еще нервно подергивается, когда я отдаю последние листы, поднятые с пола. После чего она, забрав их все, выходит из палаты, хлопнув за собой дверью.
Я беру стул, стоящий возле двери, и ставлю его напротив кровати.
Я смотрю на Джея – привык называть его именно так. По-моему, его настоящее имя осталось где-то за стенами школы, в то время как он отправился высоко-высоко.
До самых небес.
Или в бездну.
Он играл на барабанах в одной не очень известной рок-группе. И играл, надо признать, просто гениально.
Сейчас, сидя в этом пропитанном хлоркой и инфекциями притоне человеческих страданий, я вижу исход того перелома в человеческом сознании. Тот самый момент, когда человек понимает, что все катится к чертям и обратной перемотки уже не будет. Это здорово бьет под дых, конечно. Первое время он еще пытается делать вид, что все в порядке, но вскоре уже сам понимает, что попал в знатную передрягу. Именно в такой момент он наконец осознает, что наркотики и алкоголь не были выходом.
Оставшись наедине с Джеем, я замечаю, как сильно он изменился, как усохло его тело. Кажется, что если накрыть его с головой, то он и вовсе растворится. К его вене тянется тонкая струйка из капельницы. При виде ее меня непроизвольно передергивает, и я перевожу взгляд на стену, где только сейчас замечаю картину – собаку, сидящую на пирамиде.
Я достаю принесенную