часто появлялся,
Да и бородки след простыл.
Он с ней быть вежливым старался
И снисходителен к ней был.
Был снисходителен к инстинкту –
Трястись за одноклеточное бытие.
Витальному отдавшись лабиринту,
Влачить существование свое.
Что голову, что тело, набивая
Бессмысленной мирской трухой.
При этом не подозревая,
Что можно жизнью жить иной;
Аль мудрым львом один лишь день,
Аль лет под сто, но лишь овцой? –
А твой ответ, мой друг, какой?
Подумай, коль тебе не лень.
А ежель ленью болен разум –
Озвучу я диагноз сразу:
Твоя судьба, твой крест и гнет –
Влачить существование амеб.
VI.
И вот, как бабочка, порхая,
Себя счастливой ощущая,
Держа Укроева за руку,
В зачетке покорив науку,
Бархатотелая татарка
Парила по брусчатке парка.
В том самом, ставшим столь любимым,
В котором познакомились они.
И днем чудесным, не дождливым,
В плену у легкой болтовни,
Они под деревом в тени
Решили от людей вдали
По-европейски полежать,
Даря друг другу благодать.
Предусмотрительно-практично
Купив мороженое себе,
Они довольно прозаично,
Но романтично улеглися на траве.
Как на персидском сотканном ковре,
Под голову подставив руку,
Разлегся мирно на спине
Укроев в эту же минуту.
Адель, не в силах отказать
Пикантной слабости влюбленных,
Себе решила оказать
Услугу: лечь на груди оных;
На грудь мужскую, как подушку,
Обнять при этом, как игрушку,
И слушать самый лучший звук –
Любимого сердечный стук.
VII.
– Я, как Болконский у Толстого,
И небо под Аустерлицкое под стать.
Вот только облаков немного,
И под таким приятнее лежать…
– О чем ты, человек уютный мой? –
Спросила наглеца, спугнувшего покой,
В него уткнувшись, словно в теплую постель,
Улыбчиво-уснувшим голосом Адель.
– Да так… Забудь.
Я помешал тебе уснуть?
– Ты, Радамель, бессовестный…
Я неприлично счастлива с тобой.
– Да нет, скорее доблестный,
Раз счастья твоего герой.
– Я так бы пролежала вечность
Под ритмы сердца твоего.
Без слов. А только лишь беспечность
Нужна мне. Больше ничего.
Почти два года вместе мы уже,
А мне все интереснее сюжет
Нашей с тобой истории,
Той вопреки теории,
Которая