это экспериментальный джаз… И все равно очаровывал.
Преподаватели, как и везде, оставляли желать лучшего. На первой сессии меня чуть не отчислили. Причем из-за архиепископа, который преподавал литературу. «Исык», как мы его называли, был человеком высокомерным и бeзэмoциoнaльным. Мне он напоминал закомплексованного Дарта Вейдера, прогуливающегося по коридору факультета. Выразителем злого начала служили маленькие пакостливые глазенки. Когда я в очередной раз не сдал зачет, он пообещал, что меня отчислят. Окончательную пересдачу назначил в своем храме. Мать была рассержена. И не столько моей безответственностью перед учебным процессом, сколько тем, что Архиепископ рассматривал деяния святых апостолов Слобожанщины за первые истоки литературы. Поехали мы тогда вместе. Несколько часов искали его храм. Помню, под солнцепеком моя интеллигентная мать выкрикнула в пустоту:
– Да пошел он в жопу…
Зачет я в итоге сдал декану. Тот резюмировал мое отношение к предмету, как завышенную самооценку при полном отсутствии фактажа. Я молча согласился.
Учился я на кафедре журналистики. Вообще, в нулевые никакой журналистики не было. То есть радио, газеты, журналы были, а журналистики не было. Преподаватели выкрутились. Вспомнили понятие «пражурналистика». Это всякие глиняные дощечки и рисунки внутри пещер. Иногда возникало ощущение, что учишься не на филологическом, а минимум на геологическом факультете. На кафедре царил дух палеолита.
Вообще, наша кафедра была уникальной. Некоторым преподавателям совесть позволяла составлять учебную программу сплошь состоящую из собственных книг, брошюр, даже из методичек. Около тысячи научных трудов, десятки книг о теории журналистики и ни одной статьи в самой паршивой газете. Это все равно, что сдавать на права человеку, который ни разу не сидел за рулем. Не удивительно, что журналистами после выпуска стали три человека из пятидесяти.
С необразованностью студентов никто не боролся. С бедностью в стране тоже. Боролись с русизмами. В принципе, за все это время ничего не изменилось.
Но были и другие. Людмила Ростиславовна – руководитель диплома. Человек, которому я обязан если не всем, то хотя бы тем, что, наконец, смог задать себе вопрос: зачем мне это все нужно?
Лет через семь после того, как я окончил универ, она пришла даже на мой концерт. С подружкой… Помню, я пел и чувствовал дискомфорт. Человек, который научил меня таким словам как «модус бытийности», «биполярный философизм», смотрел на другого, который кривлялся на сцене с гитарой и пел песни про самогон из улиток. После концерта она подошла ко мне, обняла и сказала, что в восторге. В тот момент я готов был провалиться под землю. А через полтора года она умерла. От рака. О том, что болеет, она никому не сказала. Просто ушла, чтоб никого не напрягать.
А один из преподавателей на защите поставил за диплом двойку. Как уже можно догадаться – за отсутствие в списке литературы собственных книг. И опять же, совесть позволила ему сказать об этом вслух.
Вообще,