своему первому управляющему. Он не ответил, просто смотрел на меня. Я вышел, и дверь захлопнулась. Как бы там ни было, но мне нравился этот человек.
48
– Значит, ты не смог продержаться на работе и неделю?
Мы ели тефтели со спагетти. Мои проблемы всегда обсуждались за ужином. Ужин – самое несчастливое время суток.
Я не ответил на поставленный отцом вопрос.
– Так что случилось? Почему они дали тебе под зад?
Я молчал.
– Генри, отвечай, когда с тобой отец разговаривает! – не выдержала мать.
– Да он просто не выдержал, вот и все!
– Посмотри на его лицо, – обратилась к отцу мать, – оно все в ушибах и ссадинах. Генри, твой начальник тебя не бил?
– Нет, мама…
– Ну почему ты не ешь, Генри? У тебя никогда не бывает аппетита.
– Он не может есть, – начал отец, – он не может работать, он ничего не может, и ни одна баба ему не даст!
– Незачем говорить о таких вещах за столом, папочка, – пожурила его мать.
– Так это правда! – воскликнул отец, накручивая спагетти на вилку.
Он соорудил огромный шар, запихнул его в рот и принялся жевать. Чавкая, он подцепил тефтельку, запустил ее следом и в завершение присовокупил кусок французской булки.
Я вспомнил Ивана из «Братьев Карамазовых». «Кто не хотел убить своего отца?» – вопрошал парень.
Отец старательно перемалывал это месиво пищи, и одна макаронина свисала с его губ. Наконец он заметил беглянку и с шумом всосал ее в общий котел.
Прожевав, отец засыпал в чашку кофе две чайные ложки сахара с горкой, размешал и сделал гигантский глоток, который тут же выплюнул мимо своей тарелки прямо на скатерть.
– Да это крутой кипяток!
– Аккуратней, папочка! Не нужно так спешить, дорогой, – сказала на это мать.
По настоянию родителей я стал околачиваться на бирже труда, но это было тупое и бесполезное занятие. Нужно было иметь знакомства, чтобы устроиться хотя бы помощником официанта. А так можно было рассчитывать только на судомоя, город кишел судомоями. И я просиживал вместе с этим скопищем невостребованной рабсилы полуденные часы в Першинг-сквере. Здесь же располагались евангелисты, у одних были барабаны, у других гитары, по кустам и уборным шастали гомики.
– У педиков всегда есть деньги, – рассказывал мне один бродяга, совсем юнец. – Я у одного прожил две недели. Пил, жрал все, что хотел, он даже купил мне кое-какие шмотки, но по ночам высасывал, сука, из меня все силы. Я скоро вставать с кровати не мог. Однажды ночью сбежал, пока он спал. Погано было. Один раз он попробовал меня поцеловать в губы, я так въебал ему, что он летел через всю комнату. «Еще раз сделаешь такое, убью!» – сказал я ему.
Еще было хорошее местечко – кафетерий Клифтона. Если денег не хватало, они брали сколько было. А если вовсе не было, то можно было поесть и даром. Многие бродяги приходили туда и хорошо питались. Держал это заведение какой-то богатый старик, очень неординарная личность. Но я не мог заставить себя прийти туда и нажраться до отвала на дармовщину. Я брал кофе, кусок яблочного пирога и давал им пятак. Иногда я разрешал