Ливнев опустил глаза и вышел.
Следом выкатился Тирашев, промакивая взопревшую лысину платочком.
– Чудны дела твои, Господи, – пробормотал он. – Такой симпатичный юноша… Жаль же его, право, жаль!.. Неужели он и в правду?.. Вампир?..
– Ну, а как прикажете называть человека, предпочитающего обычной пище кровь? Его желудок отвергает привычную нам еду. Йохан не переносит солнечного света и серебра. При всем прочем, ловок, силен, образован, изыскан. Окончил медицинский факультет Сорбонны, знает пять языков. Многое отдал бы, чтобы люди были такими… Верите? – помолчав, продолжил Ливнев. – Я отпустил бы бедолагу на все четыре стороны. Какое мне, в сущности, дело до его аномалий? Я не стремлюсь насадить в мир справедливость. Нет! Справедливость у каждого своя… В надежде найти крупицы истины мы перерываем горы пустой породы, горы!..
Недавно, вот, случился курьез… Кладбище в одном уездном городишке пользовалось дурной славой. Такой дурной, что просто дурнее некуда. Дескать, и вопли оттуда душу леденящие, и покойники по ночам бродят… Такого наслушались – кровь в жилах стынет. Приезжаем, и правда, место зловещее, не то, что затемно, днем не по себе. Первую ночь, как будто все тихо было, а на вторую – полезли голубчики из склепов, мычат, воют…
– Ох! – Тирашев схватился за сердце. – Неужто правда?.. И что же дальше?
– Правда! – заверил Ливнев. – Истинная правда!.. Дальше?.. А что дальше? У меня ребята простые, мертвяки, так мертвяки. Повязали их всех за милую душеньку вмиг… Помяли немного… Оказались разбойнички. Пьяные в стельку, лыка не вязали. Добро свое прятали на кладбище…
Ливнев вздохнул.
– И иногда мне кажется, что все впустую, что мы ловим ситом воздух, небылицы, пьяные бредни, бабушкины россказни. Тогда я спускаюсь в подвал и смотрю на то, чего нет. И играю с Йоханом в шахматы. Я не выиграл у него ни разу. Несколько ничьих были, скорее, данью моему упорству… Однако, довольно подземелий!
Ливнев повел министра на второй этаж, где подобно гостиничным номерам располагались жилые комнаты.
– Сейчас представлю вам еще одного нашего гостя. Модест Порфирьевич Козявкин, прошу знакомиться!
С измятой постели вскочил пожилой человек, полный, с плешью через всю голову, в изжеванном костюме поверх несвежей сорочки. Осмотрелся невидящими, дикими со сна глазами и сел обратно. Здесь никакой решетки не было, но Тирашев на всякий случай остался стоять поближе ко входной двери.
– Александр Егорович, – представил министра Ливнев, намеренно опустив его фамилию и звание. – Наш отец и благодетель.
Модест Порфирьевич промычал что-то невразумительное и болезненно сморщился, всем своим видом давая понять, что не в состоянии изобразить надлежащее случаю подобострастие.
– Голубчик, как вы себя чувствуете? Вы отдохнули?
– Матвей Нилыч, отправьте меня домой, – Модест Порфирьевич соорудил такую кислую мину, будто разжевал лимон, и зарядил длинную жалобу. – Меня ждет супружница моя, детишки. В конторе уже третий месяц не показывался. Меня и уволили давно поди. А как сейчас непросто