не закусываю, да и нечем.
– Катя, – делает Лавров неопределенный жест. – Горничной нет, кухарка тоже отсутствует. Не могу понять, почему. Что-нибудь сами придумайте.
– Вам в таком состоянии нельзя стреляться. Повторяю вопрос: кого будем отдавать на заклание, вас или противника?
– Ежов отличный стрелок. Я обречен.
– Не имеет значение. Лучше всего сговориться на хлопушки. Стреляетесь холостыми, и дело с концом.
– Нет, дело чести. Затронута честь жены.
– Ежели вы хотите покончить с собой… бывает и такое… стреляемся по правилам. Убрать противника? Это вам… – шевелит он губами, оглядывая обстановку в комнате, – обойдется в… в пять… э, тысяч рублей. Могу и за тысячу, но лучше за пять.
– А-а… как же с совестью быть…
– Хотите, по-честному?
– Да.
– При этом хотите остаться в живых?
– Не знаю…
– Будем считать, хотите. Имеется способ. Сейчас покажу, – говорит Трепилов, доставая плоскую фляжку. – Я накапаю пару капель, – опасливо поглядывает он на хозяина, – э… про запас.
Лавром молча кивает головой. Трепилов достает такую же плоскую леечку, вставляет в горлышко и наполняет фляжку коньяком и засовывает в карман пиджака.
– Берем вот такую вот фляжку, – достает он следующую и заполняет ее, – вешаем ее с внутренней стороны под жилетку. Только вместо коньяка, сами понимаете, там будет хорошая сталь, чтобы закрыть грудь и живот. Обычно стреляют в грудь, а попадают в живот, – тычет он пальцем в живот Лаврова.
– Ой, как я боюсь этих дуэлей! – восклицает Полина.
– Вам, душечка, – целует он ей руку, – ничего не грозит. Это мужское дело. Трудные бывают случаи, очень трудные, но все разрешимо. Я принимал участие в пятидесяти дуэлях. Тридцать из них были со смертельным исходом. Вы не хотите такого исхода?
– Я сам уже не знаю, чего я хочу.
– Предоставьте все мне. Буду вашим секундантом и ангелом хранителем. Кстати, вы не займете мне двести, а еще лучше триста рублей?
Лавров достает бумажник и, не глядя, дает ему несколько купюр.
– Премного благодарен.
Лавров лежит на постели, на его груди голова Полины. Он рассеянно гладит ее по волосам и смотрит на портрет жены. По его лицу текут слезы.
– Какая же ты ласковая, Катя. Я тебе все рассказал, и ты плачешь.
– Профессия обязывает, а вообще-то плачу я о своей беде.
– Другие смеялись бы. Твои слезы горючие капают мне на грудь, и мне становится легче. Оставь мне свой адрес, когда будешь уходить. Я тебя навещу. Родители не будут против, если к тебе явится женатый мужчина? Ты, правда, племянница шурина?
– Кузина, – смеется она. – Какие же вы все невнимательные.
– Кто все?
– Клиенты, кто же еще?
– Да-да, клиенты нашего банка, – говорит он, засыпая, – такие требовательные, нетерпеливые, нервные. Каждый со своей причудой.
Жена Лаврова с расстегнутым на груди платьем сидит на коленях у Ежова