гражданин должен встать на защиту справедливости! О, тихо, – прокурор…
К оратору подходит сияющий от радости прокурор, жмет ему руку:
– Господин Филимонов, поздравляю! Именно вы ощущаете здравый смысл происходящего, в каком-то смысле вы чувствуете центр бытия!
– Да, по мере сил я стараюсь соответствовать этому центру, – скромно отвечает Филимонов.
– Я вам больше скажу, господа, – понижает голос прокурор. – Смерть тиранам! – и быстро отходит.
* * *
– Господин Филимонов, – вновь подходит к нему прокурор в салоне к столу с закусками, – как это вам удалось в бомбе господина Пшеяжского увидеть перчатку, брошенную в лицо самодержавия?
– Но он действительно бросил перчатку. Потому, благодаря Богу, и оправдан.
– Да не Богу, а вам! – включается в разговор какой-то полицейский чин. – Вот говорят умные люди: не верь глазам своим. Я-то видел, как он бросил бомбу, но вы, господин Филимонов, убедили меня в том, что это была перчатка! И я не поверил своим глазам! И правильно, между прочим, сделал!
– М-да, в некотором роде это была перчатка, – надменно произносит бывший обвиняемый.
– Но откуда же тогда шестеро убитых? – спрашивает один из заседателей.
– Вы уже спрашивали, господин заседатель, – говорит Филимонов.
– И в сто пятьдесят пятый раз спрошу! Правда вопиет.
– Ну, какая правда? Просто совпадение случайностей! Я вынужден повторить: обвиняемый бросил перчатку, и раздался взрыв как некая метафора. Не в том же дело, – Филимонов отпивает глоток шампанского, – кто бросил бомбу. Главное то, что она явилась выражением народного гнева. Кто ее бросил неизвестно. В конце концов, ведь ее же не нашли, она исчезла…
– В результате взрыва, – возмущается въедливый заседатель.
– Значит, и отпечатков пальцев на ней не оказалось, – острит один из присутствующих, – потому как оной на месте не обнаружено.
– И вообще не о бомбе надо думать, а о том, что в стране попирается совесть и нравственное самосознание, и каждый человек в подобной ситуации обязан иметь право на гнев, на вспышку ярости, и тем внести свой вклад в очищение этих Авгиевых конюшен! И если…
– Господа, – перебивает его заседатель, – я возмущаюсь чудовищной профанации правосудия, которые мы здесь устроили, и ухожу!
– И скатертью дорога, господин Ливанский! – говорят ему.
– Моя фамилия Ливанов, но это неважно: я ухожу.
– Господа, – вступает в разговор какой-то толстяк. – Если каждый из нас бросит свою бомбу, в стране наступит порядок!
– Да, я обожаю революционеров, – говорит дама в красном. – Такие душки!
– Господа, послушайте, господа! – громко говорит Филимонов.
– Да, господин Филимонов!
– Со мной тут недавно презанимательная история произошла. Приходит ко мне письмо. В нем некто просит меня отыскать сердце Кащея. Но что это такое – толком не объяснено.