нее с сочувствием, но сам думал только о том, чтобы у меня взгляд не блуждал, – в таких ситуациях это со мной легко случается.
– Из мужиков, которые мне встречаются, я ни одного не представляю в качестве отца моего ребенка, – не унималась она.
– Все образуется, – сказал я.
– Я так не думаю, – ответила она. – Но все равно спасибо.
Уголком глаза я заметил движение у двери, повернулся и увидел Ванью. Она пробралась ко мне.
– Я хочу домой. Пойдем.
– Давай немножко подождем. Сейчас торт будет. Ты же хочешь торт?
Она не ответила.
– Ко мне залезешь? – спросил я.
Она кивнула, я отодвинул свой бокал с вином и подхватил ее на колени.
– Давай посиди с нами. А потом вместе вернемся в комнату. Ладно?
Она рассматривала людей за столом. Что она обо всем этом думает, стало мне вдруг интересно. Как все это выглядит с ее точки зрения?
Я посмотрел на нее: длинные светлые волосы уже ниже плеч, маленький нос, маленький рот, два маленьких уха, заостренные сверху, как у эльфа. Голубые глаза, в которых всегда читается ее настроение, чуть косят за стеклами очков, коими Ванья сначала гордилась. Теперь стоит ей рассердиться, она начинает с того, что их скидывает. Возможно, назло нам, раз уж мы так трепетно следим, чтобы она их носила.
С нами у нее глаза всегда живые и веселые, за исключением ее буйных приступов ярости; тогда взгляд невозможно поймать, глаза заперты. У нее недюжинный драматургический дар, благодаря своему темпераменту она крутит всей семьей, разыгрывает с игрушками сложные развернутые драмы отношений, обожает, чтобы ей читали вслух, а еще больше любит смотреть фильмы, причем игровые, про драмы и взаимоотношения, в которые она глубоко погружается и обсуждает с нами, восторженно пересказывая эпизоды и разрываясь от множества вопросов. Некоторое время ей хватало Мадикен, она спрыгивала со стула, укладывалась на полу, зажмурившись, а мы должны были бежать, поднимать ее и сначала думать, что она умерла, но потом догадываться, что нет, просто потеряла сознание из-за сотрясения мозга, и нести ее, желательно напевая на ходу мелодию из фильма, в кровать, где ей предстояло отлеживаться трое суток. Потом она вскакивала, снова бежала к стулу, чтобы сыграть все сначала. На рождественском празднике в детском саду она одна из всех поклонилась на наши аплодисменты, открыто наслаждаясь вниманием, в центре которого они все оказались. Для нее часто идея важнее самого предмета; например, она может целую субботу зудеть, где же положенные сладости[1], но когда перед ней наконец ставят плошку с вожделенными мармеладными фигурками, она их пожует-пожует и выплюнет. Причем жизненного опыта у нее от этого не прибавляется, в следующую субботу все повторяется заново. Она мечтала о коньках, но когда обнаружила себя на катке, в маленьких конечках, подаренных ей бабушкой, и с хоккейным шлемом на голове, то завопила от негодования: ехать на них у нее не получалось, и получится, она чувствовала, еще очень нескоро. Тем сильнее была ее радость, что она может стоять на лыжах, когда мы на заснеженном