переглянулись: они впервые видели доблестного кошачьего рыцаря сконфуженным. Еще бы: чтобы кот да куда-то не пробрался – это почти такой же кошачий позор, как свалиться с забора!
– Так, по порядку. Мостик, значит, опять пропал. Гарамонд, ваши кристаллы это и отражают? – Бабушка взяла инициативу в свои руки, но никакого порядка не получилось, потому что кот, маг-механик и радингленский летописец заговорили наперебой:
– Не муррпропал, Ваше величествоу…
– Господин кот сам ко мне пожаловали…
– …Если ход из Радинглена в Петербург отрезан…
– говорят – гляньте, мастер, дело неладно…
– …извольте мурррпроверить…
– …а сами от щепок-опилок отряхаются и шипят и шерсть у них дыбом…
На слове «щепки» Бабушка решительно встала и накинула капюшон:
– Идемте.
Гарамонд аккуратно запер шкатулку на ключик, а ключик повесил на шею.
Снаружи по-прежнему сеялся дождь, качались на ветру вывески и блестели на мостовой лужи. Мурремурр брезгливо поднимал лапы и подергивал спиной. Гарамонд раскрыл над Ее величеством внушительный черный зонтик. Все четверо прошли по Флейтовой улице, на которой и располагалась Гарамондова лавка, свернули на Хрустальную, с нее – в проулок Трех Удодов и очутились на берегу Оборонного рва. Неподалеку, шагах в двадцати, горбился Птичий мост, но Бабушка в ту сторону даже и не глянула. Она тихонечко позвала Бродячий мостик.
Канал подернулся знакомым туманом. Мурремурр навострил уши, мастер Амальгамссен просипел: «Ну, елки гнутые! Ну же!», Гарамонд приложил палец к губам, и механик затаил дыхание.
Туман сгущался, но теперь он больше походил на дым. Мурремурр настороженно принюхался, а Гарамонд кашлянул. Да, пахло дымом – горьковато, как будто горела бумага. Бабушка глубоко вдохнула и шагнула вперед.
Доски Мостика, которые обычно дружелюбно поскрипывали, вдруг зловеще затрещали.
Амальгамссен не выдержал:
– Ах ты, песий хвост! – заорал он и ринулся в туман, за королевой и Гарамондом.
Летописец и Бабушка, хором кашляя от тумана, больше похожего на дым, и крепко держась за перила, стояли на середине Мостика, который опасно покачивался и проседал под ногами. И немудрено – теперь это была никакая не середина, а конец: Мостик упирался в глухую стену из неизвестного радингленским жителям материала. Бабушка, впрочем, сразу признала в нем тупой бетон, грубо покрашенный масляной краской в два цвета: снизу, где-то в рост принцессы Лиллибет, тюремно-зеленым, а остальное – больнично-белым.
Гарамонд выпростал из-под плаща руку, бесстрашно колупнул пальцем стену и, скривившись, сказал:
– Цвет выбран неудачно.
Чувствовалось, что сказать радингленскому летописцу хочется и много других слов тоже.
– Что ж это такое деется-то? – Мастер трясущимися ручищами ощупывал покореженные перила Мостика и размозженные в щепки доски. – Это как же понимать-то прикажете? – Амальгамссен выпрямился. –