Мария Камминз

Фонарщик


Скачать книгу

вперед.

      А как же шло ее нравственное развитие? Научилась ли она владеть собой, отличать добро от зла, правду от лжи?

      Да, тяжелый труд, который мисс Грэм взяла на себя по отношению к заброшенному ребенку, не пропал даром; надо признать, что многое далось даже легче, чем можно было ожидать: характер Герти сделался прямым и благородным. Добром от нее можно было добиться всего; строгость же всегда ее только раздражала.

      За эти два года Герти переродилась настолько, что Эмилия теперь не беспокоится за ее будущее, Труман гордится ею, миссис Салливан и даже старик Купер постоянно говорят, что Герти во всех отношениях изменилась к лучшему.

      Глава XIII

      Радость и горе

      Однажды декабрьским вечером (это была третья зима, которую Герти проводила у Трумана Флинта) вошел Вилли с французскими книгами под мышкой. После обычного приветствия он воскликнул, бросив словарь и грамматику на стол:

      – Герти, прежде чем сесть заниматься, я должен рассказать тебе самую смешную историю в мире. Это приключилось со мной сегодня. Я так хохотал дома, когда рассказывал маме!

      – Я слышала, как вы смеялись, – ответила Герти, – и если бы я не была так занята, то непременно прибежала бы послушать. Ну, рассказывай скорей!

      – А вот что, – начал Вилли. – Вы, вероятно, заметили, как утром все покрылось льдом. А как блестело! Когда солнечные лучи упали на большой вяз против нашей аптеки, мне казалось, что ничего красивее я в жизни не видал. Но это к рассказу не относится, разве только то, что тротуары были, как и все остальное, просто ослепительны.

      – Я знаю, – прервала Герти, – я упала, когда шла в школу.

      – Больно ударилась?

      – Нет. Что же было дальше?

      – Часов около одиннадцати стою я у дверей магазина и смотрю на прохожих и вдруг вижу: идет по улице самая смешная особа, какую только можно себе представить. Надо тебе сказать, на ней было что-то вроде платья, шелковое или атласное, черное, узкое-преузкое и отделанное рыжеватыми кружевами, которые некогда были, вероятно, черными, а теперь утратили цвет. Еще на ней был серый плащ, тоже шелковый; ты, вероятно, подумала бы, что он времен Ноева ковчега. Шляпу описать нельзя. Я могу только сказать, что она была вдвое больше всякой другой дамской шляпы, а к ней была привязана вуаль, которая спускалась чуть не до пят. Но замечательнее всего были очки. Я не видел ничего огромнее и ужаснее! Кроме того, она несла рабочий мешок, черный, шелковый, на котором были зигзагами нашиты лоскутки всевозможных цветов; носовой платок был пристегнут к мешку булавкой; и в такое время года, подумай только, на шнурочке болтался огромный веер из перьев, а в довершение всего – большой журнал, завязанный в платок! Боже! Я не могу без смеха вспомнить и половины того, что она несла, все это было пристегнуто большими желтыми булавками и общей кучей висело на левой руке вокруг мешка. И все-таки платье было в ней не самое смешное. Надо было видеть ее походку! Она казалась старой и слабой, и видно было, что ей очень трудно держаться на гололедице; несмотря