а ля Джоан Риверс. Да у него их что, вагон? Приписка на обороте гласила: «Be kind, for everyone you meet is fights a great battle» (Philo of Alexandria) То есть: «Будь добр(-а), ибо каждый, кого ты встречаешь, ведет великую битву» (Филя(?) Александрийский)… Представилась его великая битва с многогрудой женой за обладание сел-фоном… В разгаре сражения сосед по мольберту слева попросил не стучать так сильно кистью по холсту, это ему мешает.
– Извините.
Нужно следить за своими жестами.
«Лето и Дым». Это моя любимая вещь у Уильямса, это, может быть, единственная вещь у Уильямса, где автор, изменив себе, не убивает Женщину, не сжигает ее живьем, и не упекает в сумасшедший дом босиком и в красном халатике, а скрещивает жизненные пути ее с заезжим коммивояжером. Это было так… Как это было? … Присела на скамеечку. И тут импозантный, культурный, взрослый мужчина… в плаще болотного цвета… спросил участливо, не может ли быть полезен, вот таблетка, то есть кофе… Боль внутри? А все-таки жива! Ищи и веруй, Альма. Боль – внутрь. Горизонтальная композиция, большущая, самая большая из всех написанных мною. (Не считая «Марины Цветаевой», оставленной когда-то в Москве.) Сосед по мольберту слева, тот самый, по завершению своего натюрморта с кукурузными (засохшими) початками отдает мне все оставшиеся на его палитре краски, соскребая и сбрасывая на мою палитру… В опрокинутом заключенном пространстве-замке у темной стены женщина-призрак в голубом, с сигаретой в руке (не с таблеткой – таблетка не дымит, и тем более не загорается): Дым… Летний сезон, цены на билеты астрономические, и билет куплен в один конец, – полагаясь на русско-украинское «авось», то есть на «может быть, купят (картину)»… В центре же композиции-пространства: камни-ложа, их два. Чуть позади Женщины, объединившей в себе черты Блондинки-в-берете и мои, и по чуть-чуть еще чьих-либо, свисает, вьется с потолка, растет вниз голубой цветок вьюнок: Лето. Пусть это будет надеждой. Я дам Женщине Уильямса надежду. Время от времени для анатомической корректности поглядываю в зеркальце, позирую себе сквозь слезы-Дым.
… Позвонила Роз, моя бразильская приятельница, коллега по нью- йоркской «ко-оп» галерее, и тоже член Салона – по моей протекции, кстати. Она собралась было поехать в Париж, да передумала: зачем ехать, если картину можно отправить со мной? Летний сезон, билеты дорогие, логично. Принесла свернутую в рулон работу мне в Галерею. Теперь я была просто обязана лететь, так выходило, Роз так и сказала:
– Не подведи меня.
… Пакуюсь, сняв с подрамников и свою «Л. и Д.» Воскресенье. Двенадцать тридцать… Час. Час тридцать… Два… Три… Как заживить травму души? Как-то читала в альманахе Клуба Русских Писателей (Н.-Й.) рассказ молодой писательницы, рассказ назывался «Телефон». Там девушка, оставленная и забытая другом, безуспешно ждет звонка от него. Чтобы снять душевное напряжение, листает свой дневник, и находит в нем забытые рекорды тщетных ожиданий у телефона.
… Нашла по зеленой обложке дневник поза-поза-прошлого года. Так… Тут вот запись красными чернилами, без даты:
«В. –