что проблем, как в прошлый раз, не возникнет.
Он рьяно закивал:
– Отлично.
Мистер Новик улыбнулся от уха до уха:
– Тогда я вас жду. – Кивнул, по-прежнему улыбаясь, отвернулся и отошел.
– Закрой рот. – Ланья, щурясь, заозиралась. – А, ну ладно, вроде ничего. Не вижу ни одной мухи. – И сжала ему ладонь.
В клетке замигал неон. Из колонки заскрежетала музыка.
– Ой, пошли отсюда скорее!
Он пошел с ней, разок обернулся: синюю саржевую спину Новика заклинило между двумя кожаными куртками, но непонятно, разговаривает поэт с кем-то или стоит просто так.
– Чем занималась весь день? – спросил он на прохладной улице.
Она дернула плечами, прижалась к нему:
– Тусовалась с Милли. Очень много завтракала. На этой неделе стряпает Джомми, и я съела больше, чем хотела. Утром проконсультировала Джона по его проекту. Навязалась подглядывать за партией в китайские шашки. После обеда ушла, играла на гармошке. Вернулась к ужину. Джомми лапочка, но зануда. Как твоя работа?
– Странно. – Он притянул ее ближе. (Ее маленькие костяшки задели его огромные – задумчиво, согнулись, отстранились.) – Они там мутные. Эй, нас Новик в гости позвал, а?
Она потерлась головой о его плечо – вполне возможно, смеясь.
Ее плечо шевельнулось под его ладонью.
– Отдать тебе обратно?
– Ой. Да. Спасибо, – и забрал орхидею, остановился, закрепил самый длинный нож в шлевке. Потом они зашагали дальше.
Имени так и не спросила. Думать про это доверие, что оно – сила? В ее легкости и немногословии, в этой свободе от труда требовать и добиваться – иллюзия стержня. И уже теперь, в предзвуке, я вооружен знаменьями катастрофы в сознании, бессилием уличить, различить. Это она так свободна или боится непростой близости, для меня непролазной? Или это я от нее отстраняюсь, не имея наименования. Некий невод, невольный прилив, предел преломлен трубой гортани. Внятный страх ускользает, пока мы тут прикидываем, получая лишь неизменный угол перекоса, частоту изумленного преломления.
В полумраке – или, точнее, четырех его пятых – львы были как будто мокрые. Он костяшками правой руки мимоходом погладил каменный бок; теплый, точь-в-точь как Ланьино запястье, погладившее ему костяшки левой.
Как она находит дорогу? – удивился он, но спустя тридцать шагов подметил, что последний темный поворот предугадал и сам.
Далекий свет костра филигранью просочился сквозь листья. Ланья отодвинула их и сказала:
– Привет!
Мужчина без рубашки, с лопатой в руках, стоял по колено в… недовыкопанной могиле?
Другой, в расстегнутой джинсовой рубашке, стоял на краю. Девушка в мексиканской шали, подперев подбородок кулаками, наблюдала, сидя на бревне.
– Так и возитесь? – спросила Ланья. – Я приходила утром – вы с тех пор вообще не продвинулись.
– Дали бы мне копать, – сказала девушка.
– Да легко, – ответил гологрудый с лопатой. Стряхнул светлые волосы с плеч. – Как только мы тут раскочегаримся.
Девушка