и писать. Я сижу в непонятках. «Откуда такое рвение?» – спашиваю я себя.
– Проскин, не горбись, – говорит она Степки, и тот сразу же прям, как доска становится, хотя всегда горбатым был, как верблюд.
«Что творится здесь? Когда её все стали так слушаться?»
Я тоже, значит, достал учебник, медленно так очень, не торопясь. Вырвал листочек из тетрадки по литре и начал писать эту ерунду.
Сидим мы, пишем (я, правда, только один столбик написал). И тут ко мне Стас поворачивается и просит ручку. Он часто у меня их просил.
– Что за разговоры, Здоровескин? – буквально чуть ли не кричит училка. – Почему отвлекаешь своего товарища? В угол, быстро, шагом марш.
Прикиньте. Вот так вот сразу. И Стас, главное, молниеносно подскакивает и идет в угол. Представьте себе! В угол. Как будто мы в началке, что ли, хотя и там даже ни разу такого не было. А все остальные повернулись и смотрят на него. И вдруг он исчез, короче. Прям не видно его было.
– Без маскировки, – говорит училка жестко так, – чтоб все видели твой позор!
Он, значит, снова появился, а сам чуть ли не плачет. Мне даже жалко его стало как-то. Не хотелось бы на его месте оказаться. Вот так вот ручки и проси у одноклассников.
– Всем писать, – приказала училка опять.
Все резко развернулись и начали строчить вовсю. Мне что-то уже не до этого было, даже как-то мутило чуть-чуть.
– И так, проверим, что вы запомнили, – сказала эта карга наконец. – Кто скажет, из каких отделов состоит позвоночник?
Одновременно взлетели все руки, кроме моей, конечно. Представьте, че там творилось! Вообще-то, обычно, максимум одна, там, две руки поднимаются, и то только с первых парт. А сейчас… Я просто сидел в глубочайшем шоке.
– Колбаскин! – раздается голос училки, прям как гром среди ясного неба.
Колбаскин – это я. Да уж, согласитесь, что фамилия очень дурацкая. Я вообще сам как бы не понимаю, что мои предки там, колбасу, что ли, какую делали, или хавали её пачками целыми. А, может, еще че похуже было. Хорошо хоть не сосисьников какой-нибудь или свиноткин там, козляткин.
Но делать, как говорится, было нечего, и я нехотя стал подниматься.
– По-быстрее, Колбаскин, – торопит она, но у меня как-будто тело отнялось и не слушается вообще.
– А почему я? Вон сколько рук. Спросите их, – говорю я, как обычно.
– Головой меньше вертеть надо, Колбаскин!
– Ладно. Повторите вопрос, пожалуйста, – прошу я, так как реально его забыл.
Тут в такой обстановке даже имя свое забыть можно.
– Отделы позвоночника, – говорит она.
– Мда, ааа,нууу, значит, отделы позвоночника, значит, есть шейный отдел. Да, нуу. У позвоночника… – говорю я это, а сам на Димку смотрю возгорающимся взглядом и толкаю парту. Но он специально, гад, не замечает этого и смотрит вперед, типа, непричем тут. «Что-то с ним не то творится, – думаю. – Раньше-то всегда подсказывал».
– Это все? – спрашивает меня училка таким ехидным, противным голосочком.
– Нет,