просто так. Для Страшного суда это не имеет значения. А деньги — они имеют значение, очень большое. Сколько их там? Два рубля или больше? Может быть, три или четыре? Ведь вы не такой безумец, чтобы оставить в сундучке пять или десять рублей? Говорите правду! В доме господина Мауруса все должны говорить правду, такой это дом. Отец дал, конечно, больше, гораздо больше двадцати, ведь у него большой хутор, не так ли?
— Нет, господин, отец дал только двадцать, в этот раз он больше не мог дать. Потом, может, пришлет еще.
— Ну конечно, потом пришлет еще, ведь этими пятьюдесятью не обойтись. А у вас у самого сколько было? Не помните? Правильно, не помните. Но как вы смогли эти деньги в сундучке оставить? Может, у вас и в кошельке остались? Есть у вас в кошельке деньги или нет? Может, все-таки есть немного?
Он протянул руку, словно просил дать ему кошелек. Индрек вытащил кошелек из кармана и на глазах у директора стал раскрывать все его отделения, чтобы тот мог убедиться — в кошельке пусто.
— Верю, верю, — бормотал директор, разглядывая пустой кошелек.
— У вас такое честное лицо. В деревне еще осталась честность, в деревне — будущее нашего народа. Знаете, кто был Якобсон*, этот самый Карл-Роберт? Слыхали? Что он говорил? Он говорил: наш народ либо победит, либо падет вместе с крестьянством. Понимаете? Наш народ! Эстонский народ! Вот как! А почему? Потому что крестьянин честен, боится Бога, предан своему царю. Если бы всех людей переселить в деревню, то...
Он так и не договорил, что было бы в таком случае. Только взял у Индрека рублевую бумажку, сложил ее и сунул в кошелек, который тот все еще держал в руках.
— Это за то, что вы честны, что вы дитя честных родителей. Господин Маурус любит честных людей, которые говорят правду, не лгут. Warten Sie, warten Sie3...
И вдруг, словно забыв об Индреке, он запахнул халат и выбежал из комнаты. На пороге он обернулся и поманил Индрека пальцем, а когда тот встал со стула, директор сделал правой рукой жест, как бы приказывая юноше снова сесть.
— Сидите, сидите! Минуточку! — сказал он. И, видя, что Индрек продолжает в растерянности стоять, крикнул с порога уже раздраженно: — Да садитесь же вы! — И, скрывшись за дверью, торопливо добавил: — Ein Augenblick!4
Не успел Индрек, оставшись один, окинуть взглядом комнату и увидеть за простой занавеской раскрытую кровать, с которой, казалось, кто-то только что встал, как дверь опять неслышно отворилась и директор, просунув в нее голову, сказал:
— А все-таки пойдемте лучше со мной.
Они стали спускаться по узкой деревянной лестнице; директор, тихо ступая в комнатных туфлях, шел впереди — полы его халата развевались. Индрек, грохоча своими грубыми ботинками, следовал за ним. Когда они спустились в переднюю, директор постучал в ту дверь, за которой раньше слышался смех и разговоры, и крикнул:
— Herr Koovi!5
Ответа не последовало. Директор попробовал открыть дверь, но она оказалась запертой. Тогда он, сделав Индреку знак следовать за собой, торопливо пересек большую комнату и подергал дверь, ведущую в глубь дома,