о стакан с чаем. Мне, что ли, тоже погреть?
Вдруг прорезался, приближаясь, какой-то треск. Оборвался. И тишина. В окне появился… белый череп. Мотоциклетная каска! Вошел гаишник в белых нарукавниках. Оглядевшись, увидел водителя, подошел к нему и быстро заговорил. Подслушивать было неудобно (или страшно?). Помедлив, водитель кивнул. Гаишник как-то слишком радостно похлопал его по плечу. Так радуются, когда снимают с себя ответственность и вешают на другого. И на нас?
– Ну, так что там? – подошел Влад к Богуну.
– А что там? – с досадой ответил он. – Раньше строгость была – и порядок был. Такого б не допустили. А теперь что? Только на Бога надеяться! – Он махнул рукой.
Мы вышли за водителем, нашли в тумане автобус. Влезли в него. Молча расселись. Тихо задребезжало.
– Просьба пристегнуть ремни! – рявкнул вдруг Влад, и все неуверенно хохотнули.
И тишина. Завывание мотора, тихое, осторожное, то выныривало, то куда-то проваливалось. Вдруг появился просвет в тумане, въехали в него – и даже зажмурились. Гирлянда разноцветных огней, словно на елке. Пожарные! Скорые! Прожектора били вниз. Мы, привстав, стали смотреть туда, автобус явственно накренился, легко и головокружительно.
– Сидеть, твою мать! – рявкнул водитель.
Все отпрянули, но успели увидеть: на дне пропасти, освещенный прожекторами, уткнувшись в речку, лежал автобус. Уткнулась, точней, лишь передняя половина – задняя валялась отдельно. Людей, в смысле – тел, не было видно. Над обрывом стоял гаишник и махал палкой: «Проезжай, проезжай!» Больше смотреть туда никто не хотел, застыли в креслах. Автобус рухнул явно с куском шоссе. Ехали медленно… вопрос в сантиметрах. Сзади свет убывал, гирлянда скрылась за поворотом. И снова вокруг не было ничего, только туман и тихое, сиплое, настойчивое, иногда как бы вопросительно затихающее зудение мотора. Он словно спрашивал: может, дальше не стоит? Ведь не видно же ничего! И водитель словно подстегивал его: надо, надо!
Во я влип. Ехал бы один – другое дело. А так – Наиля почему-то с надеждой вцепилась в мою руку! Даже перекреститься – руки не поднять. И никто не крестился. Во люди!
Беременная женщина у заднего стекла вдруг заговорила сама с собой и говорила непрерывно. Никто не перебивал ее, хотя впечатление было жуткое: «Закрой форточку, Аня простудится! Опять ты поздно пришел»… Мы плыли в этом ужасе, и никто не решался его прервать: казалось, от резкого движения и даже звука можем опрокинуться. Наступило полусонное успокоение: пока она говорит – едем… едем, пока говорит! Туман стал вдруг оседать, лежал волнами под окнами и ниже. Мягкий… но зато под ним – жестко! Он был курчавый, везде одинаковый… как под самолетом! Вдруг водитель, ругнувшись, остановил автобус. «Что там? Что там еще?» – стали вставать. И все засмеялись – в свете фар «из разлитого молока» торчали бараньи рога, много! Потом долго не ехали. Ужас переместился в конец автобуса – стало плохо роженице.
– Доктора!.. Есть тут доктор? – заговорили сзади.
– Откройте двери! Все из салона! Нужен воздух! – Наиля стала командовать.
Беременная