разнесет на куски, а ты с этими проклятыми собаками останешься жив и невредим. И тогда ты поедешь домой и женишься на Нелл, и будешь жить в тепле и холе, а я буду гнить в холодной земле, а знаешь почему? Потому что ты умеешь ловко устраиваться, а я нет.
Джек не сводил глаз с большого пса, который все быстрее бежал к нему, – вот осталось лишь несколько ярдов.
– Ты больше расстроишься, если снайпер пристрелит этого дурацкого пса, чем если убьют меня, – прошипел Фрэнк, когда тяжелая собака свалилась с бруствера в окоп и Джек приласкал ее и угостил вкусняшкой из кармана.
Джек промолчал: сказать ему было нечего, потому что Фрэнк был прав. Бруно значил для Джека больше, чем Фрэнк.
Сердитый Фрэнк все торчал рядом, ожидая услышать какие-нибудь слова, от которых ему станет легче. Но полегчало бы ему только от обещания, что он не умрет, а такого обещания Джек не мог ему дать. Он снял катушку провода со спины Бруно и уложил в вещмешок. Потом открыл клапан нагрудного кармана, вытащил что-то маленькое, странной формы, и сунул Фрэнку. Фрэнку на миг показалось, что это собачья лапа, но для собачьей она была слишком маленькой.
– Это кроличья лапка, на счастье, – сказал Джек, развернулся, позвал собаку, и они ушли по окопу и завернули за угол, прежде чем Фрэнк успел сказать хоть слово.
Джек много думал о том, что сказал Фрэнк. Отчасти ему было стыдно, что ему теперь на всех более или менее наплевать, но отчасти стало легче от сознания неминуемой смерти. Он представил себе, как возвращается домой, женится на Нелл, становится отцом, постепенно старится, – и это было так абсурдно, так неправдоподобно, что он засмеялся. Он прямо видел, как возвращается домой с работы, как Нелл в фартуке бежит накрывать на стол к ужину, как он возится в огороде летними вечерами, как водит сыновей на футбол. Представлять себе все это было легко, но наяву этого никогда не случится. С Нелл ему в любом случае жизни не было бы. Сначала она ему понравилась своей мягкостью – она была такая тихая, кроткая, – но теперь эта мягкость сильно смахивала на глупость. Если Джек сейчас и думал о какой-нибудь женщине, то скорее о Лилиан. Она гораздо живее, и у нее такие красивые раскосые глаза, совсем кошачьи, и, глядя на нее, начинаешь думать, что она втайне смеется надо всем, словно знает, как нелеп этот мир. Лежа без сна в темноте, Джек вспоминал и других. Малькольма Иннес-Уорда. Маленькую собачку Дженни и ее удивленно-доверчивые глаза. Но больше всех он думал про Альберта.
Он вспомнил Альберта и жаркий день много лет назад, когда они купались в Узе. Альберт плюхнулся на живот на берегу и, блестя мокрой спиной, как рыба, сказал:
– Мы с Фрэнком учили друг друга плавать вот тут, прямо на этом месте.
Джек сел и стал разглядывать кожу на спине Альберта, которая была прекрасней, чем у любой женщины. Альберт засмеялся – приглушенно, потому что лежал, уткнувшись лицом в руки.
– Что ты смеешься? – спросил Джек, потому что лопатки на спине Альберта