его разрывом, которого я не желала, или получать извращённое удовольствие. Я опять выбрала второе. Принимала «трофеи» как ритуальные подношения, которыми они отчасти и были. На материальные подтверждения собственной ценности подсаживаешься плотно, даже если вся эта блестящая ветошь гроша ломанного не стоит и даром не нужна, – она резко оборачивается. – Ну, что я тебе объясняю.
Он выпускает дым и от комментариев воздерживается.
– Я произнесла слово «ритуальный», – продолжает гусеница после паузы. – Любые церемонии затягивают – куда там вашим вылазкам за черту. Заметишь в очередной раз, что у «благоверного» увлечение на болотце, дёрнешься, потому что в объятиях сего увлечения он смотрится непростительно хорошо, накрутишь себя, изловишь «благоверного», чиркнешь зубами по шее и поймёшь: вот зачем они такие острые. Опять с кем-то путался без меня? Дай пожрать и гуляй с чистой совестью. Убаюкивающий обряд, никаких разборок. В общем, любовь не мешала ему быть тем, чем он был. И мне до сих пор не мешает, – она сползает со скамейки. – Пожалуй, хватит с тебя исповедей.
– Две Ave и три Pater Noster3, – выдаёт он скороговоркой.
Гусеница зависает. Дешифрует. Вздрагивает углами губ, изгибает бровь:
– Неплохо. А на контрасте с «грейпфрутом» так просто убойно.
Они идут по бульвару – школота школотой. Он – в куртке с катышками вылезающего синтепона, она – в пыльно морских сапогах, загубленных кашицей и соляными озёрами.
Красивая пара, которая не пара.
Им бы распрощаться, не повторять ошибок, не лезть в петлю, но правильное решение отдаёт не сахарной ватой.
Союз заключается в молчании: шаг за шагом, шаг за шагом.
Он не вступает в безвоздушные замки – он всего лишь провожает гусеницу домой.
Многоуровневый надболотный мираж сам сгустится вокруг него – исподволь, плавно, неуловимо, хотя химерам над топью нечего противопоставить млечному туману, через который он и будет на них смотреть, пока…
Пока он ничего не обещает и ни от чего не отказывается. В любой непонятной ситуации – усугубляй. Это не девиз, но обычно так и получается.
Ошмёток 9. Шалый и алый
Загубленные сапоги отправляются в мусор, не удостоившись прощального взгляда. Оккупированный безымянным баром подъезд рогат от перевёрнутых стульев и, если приглядеться, не так уж пуст.
«Зашибись», – шуршит он между смешком и кашлем. Присутствием отсутствующих его давно не удивишь. Потому и «зашибись».
– Два часа до заката, – гусеница исчезает на втором этаже.
Он задерживается на первом, огибает стойку и оказывается лицом к лицу с тенью, очень похожей на него самого.
Если разобраться, не такой уж похожей: у визави, например, прямой нос героя-любовника, а у него – натурально злодейский, хоть плачь, но плачет он лишь моросью посреди сухой