и начинают трудиться над мужиком, не жалея сил. Врачи за сорок минут непрерывной работы перепробовали все, но увы… Люди в салоне понимают, что происходит. Его жена в истерике. Она вопит, умоляет и плачет. Язык не повернется ее винить. Довольно неприглядное зрелище, но страдает-то она по-настоящему.
– Боже…
– Во-во. Но теперь нам – экипажу, понимаешь? – нужно что-то делать с телом. Мы не можем посадить его в кресло. Он в центре экономсалона, и хотя места там дешевые, люди как-то не хотят лететь рядом с трупом. К тому же он покрыт рвотой. Мы, конечно, можем почистить его рубашку и штаны, но запах никуда не денется. А с телом произошло то, что происходит, когда человек умирает. Бедняга Хьюго Фурнье обделался.
Бакли закрыл лицо ладонями и покачал головой.
– Я и правда слышал эту историю.
– Конечно слышал.
– Вы засунули его в туалет до конца рейса?
– Я в этом не участвовала, но да, экипаж так и сделал. Вообще-то, я была за то, чтобы попросить кого-то из первого класса уступить кушетку, но старшая бортпроводница отказалась. Я предлагала положить его на место «а» или «эл», чтобы практически никто его не видел и не нюхал. Но она даже не попыталась попросить. Так что, да, врачи и два бортпроводника запихали его в туалет посередине салона, справа по борту. Врач – довольно категоричный тип, как потом выяснилось, – сказал, что это было как втиснуть ногу сорок пятого размера в ботинок сорок третьего.
– И вы не развернули самолет?
– Нет. Мы уже были посреди Атлантики и не хотели причинять неудобства пассажирам. Двести пятьдесят восемь человек, можешь себе представить? Поэтому в результате неудобно было только одному. Вернее, одной – вдове. Очень шумной вдове.
– Изумительно.
– Или отвратительно.
– Да ты прям Шехерезада, – заметил Бакли.
– Мы в большинстве своем довольно неплохие рассказчики, – согласилась Кэсси. – Мы короли и королевы унижения.
– Так откуда, говоришь, ты только что прилетела?
– Я не говорила.
– Ладно, так откуда?
Такой простой вопрос. Ответ состоял из одного слова. И все же сейчас она не могла заставить себя его произнести – это было как проснуться посреди ночи в темной комнате и включить прожекторы.
– Из Берлина, – солгала она и приготовилась в красках описать поездку, если понадобится.
– И тебе все равно нравится твоя работа? – спросил он.
Кэсси откинула назад голову, словно перекатывая тяжесть, пришедшую с четвертой стопкой текилы. Только что солгав, она почувствовала острое желание в чем-нибудь сознаться, дать собеседнику что-то настоящее. Потребность в признании казалась непреодолимой.
– Если идешь в профессию так рано, как я, сразу после колледжа, обычно это означает, что ты от чего-то бежишь. Тебе просто необходимо вырваться. Удрать. Для меня это не был выбор профессии. В каком-то смысле это даже не был выбор. Просто дорога, которая куда-то ведет.
– Бегство?
– Можно