земских учителей, школ и проч. А планомерное централизованное образование крепостных крестьян не входило – и это совершенно разумно – в число государственных приоритетов. Изображать это обстоятельство как некий антинародный заговор верхов – наивно, чтобы не сказать хуже.
Настоящая беда была совсем в другом, противоположном: уже во времена Александра Третьего образованных людей оказалось произведено больше, чем могла переварить российская экономика. Если уж искать причину революционизации общества, то скорее в этом, а не в культурном разрыве между стратами. Циркуляр о «кухаркиных детях», ограничивший доступ простонародья к широкому, универсальному и гуманитарному гимназическому образованию (на фоне роста и расширения профтехобразования) был совершенно необходимой и разумной мерой. О том, каким грандиозным разрушительным эффектом для СССР обернулось неосторожное введение всеобщего обязательного десятилетнего образования при Брежневе, к какому тлетворному кризису перепроизводства интеллигенции это привело, мне не раз приходилось писать. (Подобный кризис в мировой истории возникал многократно и всегда приводил к сокрушительным для общества последствиям.) Пусть это покажется кому-то парадоксальным, но к катастрофе 1917 года Россию привела не недостаточная, а избыточная грамотность и образованность, обогнавшая реальные потребности страны и режима, не справившегося со стремительным и бурным раскрестьяниванием и урбанизацией.
Идея Ливена о том, что культурная пропасть между сословно-классовыми фракциями нации якобы уничтожает нацию как феномен, – глубоко ложна. Но ее ядовитое воздействие на наши лучшие умы уже произошло, и противодействовать ему теперь нелегко, не задевая коллег, которые не так уж и виноваты.
Или взять, к примеру, весьма сочувственно цитируемую Сергеевым мысль Георгия Мейера о нерусскости (если не антирусскости) Российской империи: «Кем же преимущественно строилась она? Коренным русским племенем? Нет! Превознесшая до небес русское имя и создавшая русскую славу и русское величие, старая Империя… считала себя призванной, и действительно была призвана, это племя оевропеить. Во многих отношениях она была прямым отрицанием племенных великорусских черт, была борьбой с ними. Вообще она была живым отрицанием темного этнизма и ветхого московского терема. Для нее принадлежность к русскому племени сама по себе не означала ничего. Мерилом была лишь служба Империи»22.
Тут немец явно заврался. Со времен летописных племен именно предки современных русских вели колонизацию будущих земель Империи23. А кто затем осваивал Поморье, Урал, Поволжье, Сибирь, Дальний Восток? Разве не коренное русское племя? Кем были терские, гребенские, кубанские, яицкие, гурьевские, семиреченские (и т.д.) казаки? Кто брал штыком, а после колонизировал Кубань, Новороссию, Крым (и т.д.)? А разве не живое национальное чувство русских дворян заставило