воздух ртом, лишь бы не умереть вот прямо сейчас, от переполняющего, совершенного счастья… счастья вновь ощутить себя живым и…. настоящим.
Мария приникла к нему всем телом, обняла за шею, и стала покрывать поцелуями лицо, собирать губами бисеринки пота, шепча:
– Паша, Пашка, любимый мой, любимый, любимый… – она забыла о прошлом, ей было все равно, что будет потом – сейчас она была счастлива, и хотела лишь одного: чтобы Павел разделил с нею это счастье. А он слушал Машин голос, как лучшую колыбельную, ласково гладил ее горячую кожу своими длинными и чуткими пальцами, и, переживая блаженное глубокое расслабление, начал соскальзывать в сладкую дрему…
Но правду говорят: миг счастья краток, как жизнь мотылька-однодневки. Отчетливые громкие шаги по коридору и нетерпеливое подергивание ручки запертой двери грубо нарушили хрупкое совершенство момента. А настойчивый стук и голос Минаева:
– Эй, Бердянский, ты тут? Лазич у тебя? Ее Линка-былинка по всему театру ищет! – окончательно вернул их обоих из персонального рая в материнскую утробу родного театра…
– Тссс… молчи… сейчас потопчется и уберется… – упредив неосторожное желание Машки обнаружить себя, Павел прижал к ее губам сразу три пальца, но Минаев уходить не торопился:
– Павло, отзовись! Выйди-выйди на бережок! Ты там жив вообще, братуха?..
Мария послушно молчала, но смотрела на Бердянского глазами кошки, пойманной на воровстве сосисок, и с тревогой думала про дубликат ключа от их убежища – вдруг Минаев уже успел им разжиться у администратора?.. Или сама Лина, владелица заветной связки, обыскав женские гримерки второго этажа, уже поднимается на третий, в царство актеров-мужчин… и наверняка, пребывает не в самом радужном настроении по поводу помощницы, пропавшей в разгар рабочего дня. А помощница тут сидит совершенная голая, верхом на совершенно голом Бердянском… шикарный вид, как сказали бы в Одессе.
Минаев снова подергал ручку двери и, понизив голос, сообщил:
– Короче, Пашк, учти, Войновский сказал Лине, что послал твою Машку в аптеку, купить антацид, но по-моему, это наглый пиздеж, и она ему не поверила. Я пошел… а вообще ты сволочь, Бердянский, так и знай!
– Приму к сведению, а сейчас будь бобр, отвали, у меня голова раскалывается… и я сплю вообще-то… – придав голосу очень недовольную сонную интонацию, Павел даже не шевельнулся встать, покуда не убедился в том, что их временно оставили в покое. Посмотрел на Машу и весомо пояснил:
– Это обычное дело, когда в гримерках кто-то отсыпается с бодуна или после веселой ночки… Ты, главное, сама пока никому не скажи случайно, что была у меня, иначе…
– Иначе что? – вздохнула Мария и прижалась головой к его плечу, жалея, что он не знает, как мало значат для нее досужие пересуды после того, как пришлось вынести настоящую травлю.
Павел тоже вздохнул, виновато отвел глаза, но честно выложил все, как есть:
– Иначе