через расовое сито. Не любят в России азиатов.
– А ты пиши про это. Что за дискриминация? Акцентируй. Застолби. Это не жалость вызывать к себе. Требуйте равноправия! Не комплексуй! – выговаривал мне по телефону режиссер-еврей.
Вернусь к награждению. Румын вручает мне диплом, а я стою под лучами софитов, и под сенью славы мэтров, а гордости нет. Вот, думаю, сам Товстоногов, Варпаховский и другие хлопают мне, а приеду домой, и начнутся наши орли-гарли, шари-вари. В заключение румын-ведущий пригласил награжденных в посольство на фуршет. Крики «ура» – все хотели напиться в такой день. Подошла критик Елена Ходунова, смотревшая мой спектакль в Элисте и выдвинувшая мою кандидатуру. И я вошел в эту знаменитую обойму.
– Поздравляю. Давайте знакомиться. В Элисте я посмотрела спектакль и уехала. С вами не побеседовала и город не видела, – с улыбкой сказала Ходунова. Я поклонился и стал что-то говорить, благодарить.
– Вы заслужили. Встретимся в посольстве, – и критик ускользнула.
В посольстве подошел к Товстоногову, а возле него кавалькада режиссеров, актеров, критиков. А Георгий Александрович с фужером шампанского при всех поздравил меня и спросил:
– Что со стажировкой? Не получилось?
Я рассказал о разговоре с Хамазой Е. в Министерстве СССР.
– Вы молодой. Еще побудете у меня.
Все подходили поздравляли Товстоногова. А он всем говорил, что вот человек из Калмыкии тоже получил награду. И все вынуждены были поздравлять меня. Сейчас я думаю, что Товстоногов специально держал меня около себя. Сам не титульной нации, и в моем лице поднимал наш этнос. Он был мудрец, интернационалист. Все это действо Товстоногов сознательно режиссировал в глазах театральной общественности. После выпитого под сенью его славы, я кайфовал.
Прошло какое-то время, и я приехал в командировку по линии ВТО в Москву. Здесь мне встречается Товстоногов с критиком Е. Ходуновой.
Товстоногов – Знакомьтесь, калмыцкий режиссер.
– Я смотрела его спектакль – заметила она.
Товстоногов: – Мы давно знакомы. Вы что забыли, премию получали на румынском фестивале?
–Да, да, – опять защебетала критикесса. Они заспешили по делам.
Следующая встреча была в доме отдыха «Творчество» в Комарово, под Ленинградом. Идут по аллее Товстоногов и его второй педагог Аркадий Борисович Кацман.
Товстоногов: – Аркадий, это калмыцкий режиссер Борис Шагаев.
– Знаю, знаю, Вивьеновский ученик, да и в Ялте вместе отдыхали в «Доме актера», – сказал Кацман и ушел за сигаретами в киоск. Мы с мэтром сели на скамейку. Георгий Александрович спросил о театре, сколько лет работаю, а потом вдруг спросил:
– Сколько лет, вы тогда говорили, ваш народ терпел унижения в Сибири?
– 13 лет, – отчеканил я и удивился, что мэтр помнит наши разговоры.
– Большой срок. С 1933-го до 1949 года я работал в Тбилисском ТЮЗе, и помню события, происходившие в Грузии. Арестовали многих грузин. Они шептались и кляли Сталина, а теперь