себя легким, беспечным и веселым. Раны больше не мешали ему, голова уже не болела.
– Биггс, – повторил он, – как ты думаешь, ты сможешь достать мою парадную форму, начистить пряжки и вылизать до блеска ботинки?
Биггс нежно усмехнулся:
– Собираемся с визитом, да, сэр?
– Именно так, Биггс, именно так.
Сантэн проснулась в темноте и прислушалась к орудиям. Они пугали ее. Она знала, что ей никогда не привыкнуть к этому дьявольскому бесчеловечному грохоту, так обезличенно приносящему смерть и невыразимые увечья, и она вспоминала конец лета предыдущего года, тот короткий период, когда немецкие батареи находились на расстоянии выстрела от их особняка. Тогда им пришлось оставить верхние этажи большого дома и перебраться под лестницу. К тому времени слуги давно уже разбежались – все, кроме Анны, конечно. В комнатушке, которую заняла Сантэн, раньше жила одна из горничных.
Все течение ее жизни трагически изменилось с тех пор, как ураган войны пронесся над ними. И хотя они никогда не вели столь же роскошную жизнь, как другие знатные семьи их провинции, однако они устраивали ужины и приемы, их обслуживали два десятка слуг. Но теперь их существование стало почти таким же простым, как жизнь их прислуги до войны.
Сантэн отбросила дурные предчувствия вместе с одеялом и пробежала босиком по узкому коридору с каменным полом. В кухне Анна уже стояла у плиты, подбрасывая в топку дубовые щепки.
– Я уже собиралась пойти к тебе с кувшином холодной воды, – ворчливо произнесла она.
Сантэн обняла ее и поцеловала, и Анна улыбнулась; затем Сантэн стала греться перед плитой.
Анна налила горячей воды в медный таз на полу, добавила холодной.
– Вперед, мадемуазель! – приказала она.
– Ох, Анна, разве это обязательно?
– Пошевеливайся!
Сантэн неохотно сняла через голову ночную рубашку и содрогнулась от холода, и по ее рукам и ягодицам побежали мурашки.
– Поскорей!
Она шагнула в таз, а Анна опустилась рядом с ней на колени и окунула в воду лоскут фланели. Ее движения были методичными и деловыми, когда она намыливала тело Сантэн, начиная с плеч, потом добралась до пальцев обеих рук, и при этом не могла скрыть нежность и гордость, смягчившие ее некрасивое красное лицо.
Ее дитя было великолепно сложено, хотя, пожалуй, грудь и попка были маловаты, – Анна надеялась увеличить их с помощью пищи с большим количеством крахмала, когда это снова станет возможным. Кожа девушки была гладкой, сливочного цвета там, где ее не касалось солнце, но там, куда оно добиралось, она приобретала темно-бронзовый оттенок, который Анна считала чрезвычайно неприглядным.
– Ты должна носить летом перчатки и длинные рукава! – выбранила она девушку. – Коричневый цвет такой противный!
– Поспеши, Анна.
Сантэн обхватила руками намыленную грудь и содрогнулась, и Анна по одной подняла ее руки, чтобы помыть пушистые темные волоски под ними. Клочья мыльной пены стекали по бокам девушки.
– Не будь ты такой суровой! – жалобно произнесла Сантэн.
Анна критически осмотрела ее руки и ноги. Ноги были прямыми и длинными,