как Иванов, Петров или даже Кулькова. Не интересовало, почему папа и мама темноволосые, кареглазые и носы у них совсем не курносые и не маленькие. Не тревожило, что папа засыпал и просыпался с радиоприемником, в котором он «ловил» «Голос Свободы», «Голос Америки» или «Голос Израиля» и вечно громко возмущался: «Вот сволочи, заглушают». Всё это было совершенно нормально. Почему, собственно говоря, у всех должны были быть одинаковые фамилии и носы? Да и папа может слушать всё, что он хочет. Нет: всё произошло совершенно неожиданно.
Нина и Лена остались после уроков в классе делать очередную стенгазету. Марина Евгеньевна сидела за своим столом и проверяла тетради. Вдруг ее срочно позвали в учительскую к телефону. Она поспешно вышла, оставив на столе школьный журнал. Ах, этот школьный журнал! Кто из учащихся не готов был бы отдать свой бутерброд или даже американскую жвачку за то, чтобы только заглянуть в эту святая-святых и увидеть свои оценки, написанные карандашом за две недели до конца полугодия, и замечания учителя, которые он «опубликует» в дневниках только перед каникулами. Сразу поймешь, чем «дышит» твой учитель и как долго остается дышать тебе.
Учителя никогда не расставались со своими журналами, сами носили их в учительскую. Практика ответственности за журналы старост класса изжила себя, как только одна из старост показала журнал какому-то двоечнику, а он переправил карандашную двойку на карандашную тройку, приписав рядом с желанной тройкой еще пару четверок ручкой.
Журнал, находящийся на столе у Марины Евгеньевны, просто манил девочек своей загадочностью. Оставалась одна неделя до конца четверти, и девочкам очень хотелось увидеть, чем кончится для них эта четверть. Нина встала в дверях, на стреме, чтобы Марина Евгеньевна случайно не застукала их за этим занятием, а Лена бросилась к столу и стала лихорадочно листать журнал, ища страницу с оценками.
Открыв одну из страниц, она воскликнула: «Нина, смотри, что здесь написано. Ой, мамочки, прямо всё про нас всех. И где родились, и когда, и кем родители работают. А про тебя еще написано, что ты – еврейка. Это что такое?», недоуменно взглянула на подругу Лена. Нина подошла к столу и уставилась в журнал. У всех в графе «национальность» стояло «русский», у пяти ребят – «украинец», а вот у нее, у Нины – «еврейка». Что это значило, она не понимала. Почему только у нее? Что бы это могло быть? Что она плохого сделала? О том, что это могло быть чем-то хорошим, она даже не думала, иначе почему это записано только у нее одной?
В коридоре послышались шаги. Девочки закрыли журнал и бросились к стенгазете. Ниночка не могла больше ни писать, ни оформлять. Это слово «еврейка» не выходило у нее из головы. Спрашивать Марину Евгеньевну не хотелось, иначе она поняла бы, что девочки открывали журнал.
Нина пришла домой тихая и расстроенная. Села на диван и уставилась в окно. Что она плохого сделала? В чём она другая, не такая как все?
Домой вернулись родители. Отец сразу обратил внимание на сидящую тихо и скорбно дочь. «Чего ты