дыхание, буквально: «мир, имеющий в себе то, что издаёт дыхание жизни». Пишется оно на самом верху роррума, и от такого роррума больше не могут ответвляться никакие ау-ру… Ах да, простите, заговорился… А весь текст, о чём бы в нём ни шла речь, становится священным.
Бенгардийские тигры зажигали от Тишайшего огня свечу и ставили её на голову самому молодому совершеннолетнему бенгардийцу, и он, возглавляя похоронную процессию, должен был пройти с ней до самой реки. Вы видели, какой это неблизкий путь. И за все сотни лет свеча ни разу не погасла. Мы верим, что если она потухнет, то наступит конец времён.
Мы надевали белые церемониальные одежды: балахоны с широкими болтающимися рукавами. Для нас смерть – не время скорби, но время радости: никто не плачет о смерти, как никто не плачет о рождении. И радость эта такая же тишайшая, как и огонь. Церемониальную одежду ни в коем случае нельзя было испачкать в грязи, порвать, даже случайно, иначе это было бы проявлением неуважения к мёртвому. Только светоносец был облачён в особый наряд – полностью обшитый золотом и украшенный священными текстами гимнов упокоения души на древнебенгардийской вязи, вышитыми белой нитью, в то время как у остальных, наоборот, одежды – белые с золотыми узорами вязи.
Похоронная процессия шла от храма, и мы все, от млада до велика, думали о конце всего и начале всего, пели священные тексты песен. Четверо самых сильных бенгардийцев несли на своих спинах бамбуковый плот с усопшим на нём, а все остальные – незамысловатые глиняные кувшины, иногда несколько разом. В кувшинах курилось масло. В процессии участвовала вся деревня, в том числе королевская семья. Королевская чета шла позади несущего свечу, она – тоже часть процессии, в таких же белых церемониальных одеждах и тоже с глиняными кувшинами, потому что перед смертью все равны. Не участвовали только тигрята, немощные старые тигры, тигры в тяжёлой болезни и беременные тигрицы. Последние присматривали за тигрятами, стариками и больными и непрестанно пели покойному колыбельные.
Путь пролегал через площадь, сквозь непривычную слуху безмятежность базара, мимо хижин, через ворота. Потом лес, и вот она, река!
Какая ответственность лежала на светоносце, как у него затекали шея и плечи, какое волнение охватывало его, как билось его сердце, как вздрагивал он от каждого дуновения ветерка, но светоносец выдерживал всё, обязан был выдерживать!
От Тишайшего огня поджигался плот. Обёрнутое в расписное шёлковое одеяло тело укрывалось разрыв-травой – вы не встречали её в природе: она похожа на длинный лист камыша. Занимаясь огнём, разрыв-трава разбрасывала повсюду зелёные искры, шипела, как кошка, трещала, как цикада, в воздухе метались, закручиваясь в спирали, тлеющие угольки. Едва коснувшись остылой крови усопшего, зелёный цвет языков пламени сменялся на белый, и пламя вздымалось костром. Плот спускали вниз по реке, предавая водам.
Мы, бенгардийские тигры, верим, что если ночь выдалась звёздной и тихой, то покойному прощается всё совершённое им зло, и в эту же ночь Белая мать-тигрица